личности, когда мы заняты видами общественной пользы? Требования разума, идеи высшей справедливости, виды общественной пользы, - все это прекрасно, но все это только тогда не мертвая фраза, когда выходит из действительного сравнения прав и интересов, в котором все достаточно оценено и взвешено, все в своей силе почувствовано и признано. У нас думают, что нет никакого ущерба для высших начал справедливости и разума от нарушения каких-нибудь мелких прав. Но общее начало живет не какою-нибудь отдельною жизнью; оно живет в этом бесчисленном множестве действительно существующих, мелких и не мелких прав и отношений. Нарушая право в мелком случае, мы нарушаем его в самом принципе и ослабляем то, что хотим превознести. Оскорбляя человека в одном каком-нибудь лице, хотя бы и самом мелком, мы оскорбляем вообще человека. Не уважив существующего интереса в каком бы то ни было случае, обойдя пренебрежительно законно развившиеся требования и ожидания в каком бы то ни было смертном, великом или малом, мы не усилим, а, напротив, ослабим наши высшие требования, наши разумные идеи справедливости и нашу способность к прогрессу. Всякое подобное нарушение остается не без следа; оно действует и мстит за себя. Общество мало-помалу теряет всякую энергию в сознании права и в оценке действительности. По-видимому, что значит, например, один человек в сравнении с миллионами людей, и можно ли с общей точки зрения заботиться об участи отдельного человека, когда речь идет о благе миллионов? Но миллионы состоят из отдельных людей, и наши понятия о благе миллионов не будут отличаться особенною энергией или годностью к делу, улетучившись в отвлеченность. Если мы неспособны уважать каждого, то как же будем уважать всех! Какое значение может иметь сумма нулей, как бы много их ни было?

   Мы недавно прочли прекрасную книгу барона М.А. Корфа о Сперанском. Библиографический отчет об этой книге читатели найдут выше в этом самом нумере нашего журнала. Такие книги - редкость в нашей литературе, и мы еще находимся под ее впечатлением. Биография Сперанского должна послужить введением к предполагаемому изданию его писем, завещанных недавно умершею дочерью его Императорской публичной библиотеке. Образ этого необыкновенного человека, остававшийся до последнего времени в совершенном тумане, проясняется теперь благодаря труду его биографа и прояснится еще более, когда выйдет в свет эта переписка, так всеми ожидаемая. Нельзя не удивляться гениальным способностям этого человека, нельзя не удивляться его судьбе, которая из бедной избы сельского священника быстрыми переходами возвела его на высшую государственную чреду и дала ему в руки громадную силу разрушать и созидать; нельзя не следить с глубоким интересом за превратностями его судьбы и за его внутренним развитием. Пример Сперанского показывает, какие сильные люди могут являться у нас нежданно-негаданно из самых темных захолустий, и мы уверены, что за людьми у нас дело не станет, когда окажется в них надобность. Но какими воздушными метеорами пролетали у нас до сих пор подобные явления! Каким воздушным метеором был у нас и этот необыкновенный человек! Только силою своих великих способностей, только своею несокрушимою энергией, своим неутомимым трудом достиг этот человек страшного могущества - и что же? Соответствуют ли результаты его деятельности тем силам, которые были на них потрачены? Вышедши из недр народа, произвел ли он в эпоху своего могущества что-нибудь действительно великое? При жизни, и то в первую блестящую пору своего поприща, был он предметом горячих толков и страшных осуждений; но потом он вошел в ряд обыкновенных светил, и вскоре после его смерти о нем заглохла в обществе всякая память. Нет сомнения, что в продолжение своего поприща он бросил не одно доброе семя; нет сомнения, что недаром являются на свет люди, подобные Сперанскому, и что если, как надобно думать, ничья жизнь не проходит совсем без следа, то не могла не оставить значительных следов жизнь такого человека; и следов этих окажется, может быть, более на других путях, чем на той триумфальной дороге преобразователя, по которой пронесся он с громом. Но мы повторяем вопрос: соответствуют ли те силы, которые были в этом человеке и которые положил он на задуманные им блестящие реформы, - соответствуют ли они действительным результатам? И совершенно ли он прав в своей тяжбе с современным ему обществом? Вовсе ль лишены основания и правды те ожесточенные приговоры и даже вопли, которые раздавались вокруг государственного секретаря, совершавшего в своем кабинете чудеса для преобразования России?

   Как видим, семинария не заглушила в Сперанском его блестящих способностей. Напротив, замечательно, что из русской семинарии, о которой не говорят теперь иначе наши прогрессисты, как отплевываясь, - из семинарии провинциальной в прошлом столетии могли выходить даже такие люди, как Сперанский.

   Но выйдя из школы, где вдруг очутился он? Он перебрался из Владимира в Петербург, из семинарии перешел в Александро-Невскую Академию, поучился и поучительствовал там и тотчас потом очутился в атмосфере канцелярий. В канцеляриях началась его публичная деятельность, в канцеляриях она продолжалась и прямо привела его ко двору. Школа, затем канцелярия с своим бюрократическим механизмом и, наконец, прямой доступ к источнику всякой силы - вот поприще Сперанского. Он воспользовался всем, что могли ему дать школа и канцелярия; но этого было, конечно, очень мало для того, чтоб явиться государственным преобразователем; этого было мало, чтоб управлять делами целого народа. Он не мог знать этой жизни; ему негде было изведать на деле разнообразие ее интересов; ему негде было приготовиться к делу управления и законодательства; ему неоткуда было услышать голос самой жизни и дознаться от ней, чего она сама хотела. Но он чувствовал в себе великие силы; он с изумительною быстротой приобретал разнообразные сведения; он разом становился и юристом, когда нужно было сочинять уложение, финансистом, когда приходилось изменять налоги, политическим организатором, когда, увлекаясь идеями времени, он в своих беседах с императором замышлял пересоздать государственные учреждения. Он, конечно, не был верхоглядом; в этом служат порукою его действительно необыкновенные способности и его умственная зрелость. Не было области, совершенно для него чуждой, и ему не нужно было больших пособий для того, чтобы прочным образом овладеть всяким знанием. Его финансовые воззрения, по тому времени, основательны и блестящи; его работы над Сводом в позднейшую эпоху его жизни положили у нас начало истинно научному