следу шли лучшие воины шаха Кумара, в сокровищницу которого прошлой ночью попытался проникнуть дерзкий и ловкий вор. И если бы не охранные чары, наложенные на тайную комнату, укрытую в недрах огромного дворца шаха, куда, видит солнечный бог, его завели злобные бесы Тантара, он сейчас бы не удирал сломя голову от погони, а пил бы сладкий душистый чай в каком-нибудь караван-сарае в дне пути от Курдишана, наслаждаясь покоем и тишиной под сенью опахал, окруженный прекрасными девами…

Но все произошло совсем не так, как он рассчитывал. Темные силы, которым мудрый шах доверил охрану своих сокровищ, сломали все его планы, и вот теперь он мчится на запад через южную пустыню, все дальше и дальше углубляясь в неизвестные земли, а за спиной маячат мрачные слуги шаха и наверняка у них строгий приказ догнать и жестоко покарать беглеца и вора, дурака, вознамерившегося посягнуть на сокровища правителя…

… прошло много часов погони и многое изменилось. Солнце поднялось высоко, тени исчезли, как и любая растительность вокруг. Жара стала просто невыносимой, от солнечных лучей, переполнивших все пространство, слепило глаза, дышалось с трудом.

Усталый, измученный скачкой конь пал где-то после полудня, не выдержав всего этого безумия. Выпучив налитые кровью глаза, он обреченно рухнул на песок и уже не встал, тихо с хрипом дыша и роняя на землю кровавую пену.

Беглец, понимая, что это конец, оставил бедное животное и, даже не взглянув на его муки, медленно побрел дальше, не рискнув тратить время на оказание последней милости умирающему животному. Разум человека был на грани от страха и истощения, он словно плыл среди цветных волн, и невыносимый жар немилосердно терзал погружающийся в пучины грез распаленный мозг.

Когда однажды беглец решил обернуться назад, то он заметил далеко-далеко на самом горизонте, на высоком бархане три черные тени, едва различимые в парах нагретого воздуха, — слуги шаха не отставали, все так же упорно преследуя его.

Страх вновь наполнил его душу, противной дрожью скользнув по натруженным мышцам, и заставил его двигаться дальше — спасаясь, убегая, скрываясь — на пределе сил, выжимая все оставшиеся соки из натруженного тела. Человек уже почти не соображал, куда идет, лишь бы подальше от врагов и неминуемой смерти. То, что сама смерть окружала его вокруг, все радостнее сжимая свои костлявые пальцы на его сухом горле, об этом он не думал. Так же он не знал, что давно сошел с привычной караванной тропы, и двигается сейчас напрямик на юг через центр раскаленный песков, углубляясь в «Багровую пустошь», где давно никто не отваживался путешествовать. Здесь — самое сердце жары.

Вскоре три черные тени замерли далеко за его спиной, глядя напряженно ему вслед. Воины шаха в пропыленных, покрытых коркой соли одеждах смотрели, как он сам себе прокладывает дорогу в бездну, направляясь в проклятые земли. Они стояли так, пока одинокая фигурка беглеца не скрылась за дальним барханом, а после медленно повернули назад своих коней и отправились к родным очагам, на все сто процентов уверенные, что безумец сам выбрал свою судьбу, и жестокие боги песков покарали его, затуманив разум и завлекая в объятия смерти. Мертвая пустыня не зря носила название «Черная погибель».

* * *

Мертвая Земля — часть огромной пустыни Хардиш, расположенная на юге от Курдишана, Града Тысячи Столбов, последнего города племени артаков, известна своей мрачной славой. Караваны обходят ее за много дней на запад или восток, не рискуя направляться в темные земли. Ни один человек за многие века не отважился направиться туда, ни один путник не рискнул нарушить покой раскаленных песков. Древние тайны и страшные проклятия скрывает эта земля. Легенды кочевников оставили о них смутные упоминания и предостережения. И самый ужас рожден среди песков «Багровой пустоши», где по преданию не ступала нога человека с древнейших времен. Это место навсегда проклято — там обитает лишь смерть, более ужасная, чем огненное солнце. Смерть, рожденная еще до человека, и ее нельзя тревожить, заветы отцов и дедов строги в этом.

* * *

Вот беглец, носивший имя Джан, медленно взобрался на высокий бархан и тяжело осел на землю, сил больше не было. И пусть солнце уже скатывалось вниз по краю небосвода, уступая место приближающейся ночи, не так изнуряя своим жаром, это уже ничего не значило. Путнику срочно нужна была вода. Язык во рту высох, и натруженное горло саднило, в голове бухали разъяренные барабаны песчаных демонов — утхаров, перед глазами плыл фиолетовый туман, уставшее тело словно онемело и почти перестало слушаться.

Он даже не почувствовал, как песок под его телом подался, заскользил на непрочной опоре, и Джан, не удержавшись, кубарем скатился вниз, взметнув вверх тучи песка и пыли.

Лишенный сил, он замер внизу в небольшой котловине весь покрытый песком и солью, ослепленный солнцем, с зудящей и нестерпимо чешущейся кожей. Он потерял свой тюрбан при падении и сейчас его черные волосы, покрытые коркой песка, больше всего походили на сухие веревочки. Он немного полежал, приходя в себя, и хотя молоты в голове все не утихали, порождая противное гудение, но он вдруг отчетливо различил один такой знакомый звук, от которого едва не подавился — растревоженное горло захотело сглотнуть, смочиться слюной, которой не было. Слизистую тотчас словно резануло раскаленным лезвием, Джан едва не взвыл от резкой боли, стиснув глаза. Но это теперь было не важно. Где-то совсем рядом слышался манящий шум текучей воды. Это было, словно милость безжалостных небес снизошла на землю, живительная влага в пределах доступа, а это означало жизнь — его жизнь.

Джан, уже почти ничего не видящий в предсмертном тумане, медленно пополз на этот звук, дарующий надежду на спасение среди безжалостных песков. Где же это, где же? Сердце так бешено билось в груди, что готово было выпрыгнуть, пробившись сквозь клетку ребер, и умереть. Но он упрямо из последних сил полз вперед, пока его руки не уткнулись в каменный бортик. Он ощупал его — грубые кирпичи, плотно пригнанные друг к другу и скрепленные каким-то раствором. А дальше… Джан перекинулся через невысокий борт, и его руки погрузились в прохладную свежую воду, кожа немилосердно зачесалась, словно на нее напал какой-то зуд, но это было терпимо, а через несколько мгновений боль прошла.

Джан, больше ни о чем не думая, перегнулся через край и начал пить. Он почти не чувствовал вкуса, сделав несколько глотков, ощущая как живительная влага стекает в истомившийся желудок, как тело наливается жизнью и страх смерти отступает, скрываясь за туманным окоемом.