границу, нападая на горные селения.

Поскольку выбор маршрутов определялся не только соображениями геологического порядка, но и тем, можно ли в каком-либо месте искать золото без риска потерять голову, Ковалевский отправился сначала на относительно спокойный юг страны. Сопровождаемый все теми же хорошо вооруженными молодцами из свиты Негоша, он копал разведочные шурфы по берегам рек, впадающих в Скадарское озеро. В песках, промываемых Ковалевским, лишь однажды блеснули редкие золотые крупинки, но зато он исследовал интересную сталактитовую пещеру, проследил и нанес на карту извилины двух значительных рек, открыл месторождение железа. А главное, ему стал понятнее, ближе маленький гордый народ, рассеянный по неприступным орлиным гнездам.

Не найдя золота на юге, Ковалевский все же отправился к Златице. В летний зной он пробирался через пустынное высокогорное плато, где известняк, изъеденный, источенный водами, образовал еле проходимый карстовый ландшафт. Люди жили здесь в бедности и вечной тревоге, чаще держа в руках ружье, чем мотыгу. Даже монастыри, которые в католических странах Средиземноморья были оазисами довольства и благополучия, здесь, в глубинной Черногории, ютились в жалких пещерах.

Златица — возле нее разведчики все же были обстреляны турками — не оправдала своего названия.

Не нашел Ковалевский золота и во время третьего своего маршрута, самого дальнего и самого тяжелого, завершившегося восхождением на снегоголовый Ком, труднодоступную вершину, венчающую хребет.

И все же горный капитан вернулся в Цетинье без чувства неудовлетворенности и разочарования. Он открыл для себя особенности национального характера черногорцев. В его записках предстают люди могучего духа, преданные делу национальной свободы. Он встречал их во всех уголках черногорской земли: «Все богатство черногорца в себе и на себе: в груди своей хранит он залог независимости, сокровище, за которое не пожалеет он царства небесного; на себе — все свое богатство, состоящее из оружия…»

Горный капитан много раз убеждался, что первейшая национальная добродетель черногорца — храбрость. Горе тому, в ком заподозрили боязливую душу! Позор пойдет по пятам его, даже если смалодушествовал он в чем-то мелком, пустяковом.

Однажды Ковалевский хотел было не спрыгнуть, а осторожно сползти с утеса. Но едва он наклонился, опираясь на камень руками, как услышал полный ужаса крик проводника:

— Что вы делаете? Подумают, что вы струсили!

В другой раз, переползая по двум тонким, качающимся жердям клокочущий поток, он услышал совет не глядеть ни вниз, ни вверх, ни вперед, ни назад.

— Так как же, зажмуриться, что ли?

— О, сохрани боже! — испугался проводник. — Вас назовут трусом. Надо глядеть весело, но ничего не видеть, ничего не слышать, ни о чем ни думать.

И проводник показал, как надо это делать. Казалось, для него не существовало ни опасной стремнины, ни шаткой жерди. Легкими скачками он преодолел мост.

Ковалевскому рассказали о двух черногорцах, попавших в плен к французам. Их хотели увезти в Париж, но один разбил череп о стену темницы, а другой, чтобы избежать позора, уморил себя голодом, отказавшись от пищи.

Горный капитан видел вдов, которые в черной одежде, с обнаженной головой шли от села к селу, призывая отомстить за героев, павших от рук врагов. Ковалевский услышал о поединке двух черногорцев. Они враз спустили курки, но ружье одного дало осечку, и он упал под меткой пулей другого. Тогда тот протянул раненому свое ружье, встал в двух шагах и сказал: «Стреляй, я не хочу, чтобы такой юнак ушел на тот свет неотомщенным, а за тебя, сироту, отомстить некому».

Ковалевский узнал и о том, что в извечной борьбе против сильнейших врагов две пятых черногорцев оставались мертвыми на полях боев, одна пятая погибала от ран и лишь немногие умирали от старости и болезней.

Осенью 1838 года горный капитан спустился знакомой тропой к морю, к Котору. Негош провожал его. Переники несли ящики с коллекциями.

В Которе, на главной Оружейной площади, военный австрийский оркестр играл венские вальсы. Подошел австрийский пароход. Ковалевский простился с Негошем.

«Долго, долго глядел я на горы ненаглядные, где в уединении, в трудах тяжких было для меня столько радости, — на горы, которые скрывали от меня, может быть, навсегда, столько близкого, столько родного моему сердцу».

* * *

Первое описание своего путешествия в Черногорию Ковалевский опубликовал вскоре после возвращения с берегов Адриатики. Но чувствуется, что в этом описании многое не досказано. Особенно заметна скупость во всем, что касается яркой личности Негоша.

Да, Ковалевский упоминает, как в глухую полночь не раз хаживал он с правителем Черногории по долине, где настороженно дремал Цетинье. Но ведь говорили же они о чем-то во время этих поздних прогулок! О чем же?

И лишь после смерти Негоша, после новых путешествий по Черногории, Ковалевский вернулся в воспоминаниях к делам прежних дней:

«Это было давно, очень давно, в далекой и всегда мне милой Черногории, куда внезапно бросила меня судьба из более далекой, но менее милой Сибири, от занятий, мне близких, к делу совершенно чужому, которого не принимала душа».

Дело совершенно чужое?

Таким делом оказались дипломатические поручения, которые прибавились в основной цели путешествия, к близким для горного инженера занятиям — поискам золота на черногорской земле.

Эти поручения были сразу неприятны Ковалевскому, и в Петербурге он неохотно принял их. А когда горный капитан, пройдя страну вдоль и поперек, увидел, как трудно живет народ, когда ближе узнал Негоша и цели его политики, он при крутом повороте событий на свой страх и риск поступил вопреки духу данных ему инструкций. И понятно, что Ковалевский предпочел до поры до времени умолчать об этом…

Зажатая в труднодоступных горах Турцией, а позднее и Австрией, Черногория давно искала и обычно находила поддержку России. Еще при Петре I черногорцы вместе с русскими сражались против турок. Петр распорядился посылать в Черногорию деньги и книги. Черногорцы видели в России главную свою заступницу. Позднее совместная борьба против французов, оккупировавших побережье, укрепила взаимные связи.

Но после разгрома Наполеона, после Венского конгресса и создания «Священного союза» Романовы нашли общий язык с Габсбургами. И когда венский двор жаловался на Негоша, на черногорцев, русская дипломатия старалась принимать меры. Перед отъездом горного капитана в Черногорию как раз пришла очередная жалоба из Вены, и, вспоминает Ковалевский три десятилетия спустя, «легко судить,