души пожелает ему: «Да вернет тебя аллах в родимые земли». Становясь на молитвенный коврик, Омар ни разу не забыл попросить всевышнего о том же для себя.
Он чувствует, как с каждым днем его покидают силы, даже помолиться — не дай бог, чтобы это дошло до неба — становится невмочь. Нечего и говорить — свой надел обрабатывать он скоро и вовсе не сможет. Но Омар все ждал милости от бога, обращался к докторам, тратился на лекарства, даже от знахарей не отказывался. Сляжешь — голод раньше лекаря постучится в дверь. Больше всего на свете он хотел дожить до того дня, когда к Фариде прилетит птица счастья.
— …Веди нас путем прямым, — звучали слова муэдзина. Исмаил принялся перебирать в памяти шариатские законы, как бы советуясь с самим аллахом по поводу наказания. Классификация шариата четка и определенна. Существует, например, возмездие «однородным действием». Это месть, как бы ограниченная личностью виновного, когда должен пасть свободный за свободного, раб за раба, женщина за женщину. Есть еще наказание, приговаривая к которому судья обязан руководствоваться словами корана: «Злобу отклоняй добротой»… Пока муэдзин читал суру, Исмаил успел перекинуться несколькими словами с заседателями. Те закивали головами в знак согласия. Признать подсудимую виновной в прелюбодеянии — значит приговорить ее к избиению камнями; при этом не исключен смертельный исход. В подобных случаях Исмаил, правда, предпочитал ограничиваться ста ударами кнутом, если речь шла о мужчине. Но перед судом ответ держит женщина, и Исмаил непреклонен. Тут и камней мало. Ночные клубы судья считал притонами шайтана, отравляющего душу и плоть мусульман. Некоторых купцов он без промедления собственноручно отправил бы в ад — пусть в адском огне вечно расплачиваются за то, что развращали людей непотребными товарами, тайно вывозимыми из других стран. Против всего этого только одно средство — держать молодежь, особенно девушек, в строгости. Недаром коран предписывает: заточайте совершивших гнусное дело «в дома ваши до тех пор, пока не постигнет их смерть». Вон газеты пишут, что в другой стране, в Ливане, участились беспорядки, связанные с борьбой христианских и мусульманских организаций: каждая считает, что только она идет «путем прямым». На чьей стороне правда, знает лишь аллах. Исмаилу хотелось, чтобы правы были мусульмане, но брат его уверял, что устами мусульман якобы не всегда глаголет истина, а сторону христиан — прокляни их аллах — Исмаил не примет никогда. Судья взглянул на подсудимую: может, осудить ее как пособницу христиан?.. Фарида даже не догадывалась, какие над ней сгущаются тучи. Ей казалось, вот-вот подойдет Саида, возьмет ее за руку, уведет домой. Белья накопилось, наверное, целая гора, а она тут неизвестно чем занимается. Исмаил извлек из бокового кармана карманные часы на массивной цепочке, легко нажав на замок, открыл крышку. Фигурные стрелки стояли на двенадцати. С улицы послышался призыв муэдзина к полуденному намазу.
«…Веди нас путем прямым». Фарида задумалась о прошлом. Перед ее мысленным взором пронеслись школьные дни, живо вспомнились одноклассницы, встреча с Шаукатом. Новый учитель приехал в сариф из города. Первый урок его врезался ей в память навсегда… Молодой, черноволосый, с большими веселыми глазами и высоким лбом, он заворожил всех. О новом учителе кто-то даже пустил слух, будто он вовсе не учитель, а жених, который не через даляля, посредника, а лично хочет выбрать себе невесту. До него школьников учил подслеповатый старик, и все почему-то думали, что новый окажется таким же. — Я буду вести у вас язык и литературу. Зовут меня Шаукат… — Мягкий, приятный голос соответствовал облику учителя. Радостное изумление охватило девочек. Шаукат казался вознаграждением за то, что они так долго ждали нового преподавателя. — Я знаю, вы отстали… Придется подналечь, наверстать упущенное. Если кому-нибудь понадобится моя помощь — милости прошу, пусть остается после уроков, будем дополнительно заниматься. А сейчас я проверю ваши знания… Фарида решила обязательно оставаться после уроков, но тут же испугалась: вдруг больше никто не пожелает заниматься дополнительно! Впрочем, она поймала себя на мысли, что именно этого ей как раз и хочется. Подружки могли заметить, как ее лицо залилось краской, но, слава аллаху, не заметили. Теперь только и разговору было что о Шаукате. Девочки начали аккуратней посещать занятия и лучше одеваться; уроки языка и литературы превратились чуть ли не в праздники. Узнав, что Шаукат пишет стихи, все принялись рифмовать. Фариде тоже захотелось сочинять, но желание это казалось слишком нескромным… Фариду Шаукат ласково называл «палестиночкой». «Палестиночка» для него значило: изгнанница, птенец из разоренного гнезда. — Палестиночка, урок выучила? — Да. — Фарида, встав с места, таяла под взглядом учителя. Не хватало дыхания без запинки ответить на вопрос; она старалась не смотреть Шаукату в глаза, иначе ничего не вспомнит. Декламируя стихи, глядела в окно. Ты кому читаешь: деревьям? — нарочито строго спрашивал Шаукат. Фарида сбивалась и, опустив глаза, садилась на место, уже не надеясь на похвалу учителя. После уроков почти весь класс оставался на дополнительные занятия. Домой бежали лишь противные задиристые мальчишки. Вот только мать сердилась на Фариду, когда та задерживалась в школе, потому что дома девочку ждала масса неотложных дел.
Однажды в школе организовали вечер поэзии. Шаукату предстояло читать свои стихи. Весть об этом мгновенно разнеслась по домам, невероятно растревожив старшеклассниц. Матери, воспитавшие дочерей в строгих правилах, твердили: «Не пойдешь на вечер!» Фариду тоже не пустили бы, но она сказала, что Рири, слепая соседка, запертая в четырех стенах, умоляет свести ее послушать стихи. Эта бедная девочка жила со старой вредной теткой. Старуха считала, что бог послал ей слепую родственницу в наказание за грехи, и в злобе кричала: «О, если бы аллах смилостивился над нами: твои ноги дал мне, мои глаза тебе!» Она еле ходила, но вынуждена была присматривать за Рири, которой уже исполнилось четырнадцать. За ней якобы нужен был глаз да глаз… — Старуха-то совсем ног лишилась, — объясняла Фарида. — Еле ходит. Сама шептала мне на ухо: «Сведи, может, кому приглянется». «Хочет
— …Веди нас путем прямым, — звучали слова муэдзина. Исмаил принялся перебирать в памяти шариатские законы, как бы советуясь с самим аллахом по поводу наказания. Классификация шариата четка и определенна. Существует, например, возмездие «однородным действием». Это месть, как бы ограниченная личностью виновного, когда должен пасть свободный за свободного, раб за раба, женщина за женщину. Есть еще наказание, приговаривая к которому судья обязан руководствоваться словами корана: «Злобу отклоняй добротой»… Пока муэдзин читал суру, Исмаил успел перекинуться несколькими словами с заседателями. Те закивали головами в знак согласия. Признать подсудимую виновной в прелюбодеянии — значит приговорить ее к избиению камнями; при этом не исключен смертельный исход. В подобных случаях Исмаил, правда, предпочитал ограничиваться ста ударами кнутом, если речь шла о мужчине. Но перед судом ответ держит женщина, и Исмаил непреклонен. Тут и камней мало. Ночные клубы судья считал притонами шайтана, отравляющего душу и плоть мусульман. Некоторых купцов он без промедления собственноручно отправил бы в ад — пусть в адском огне вечно расплачиваются за то, что развращали людей непотребными товарами, тайно вывозимыми из других стран. Против всего этого только одно средство — держать молодежь, особенно девушек, в строгости. Недаром коран предписывает: заточайте совершивших гнусное дело «в дома ваши до тех пор, пока не постигнет их смерть». Вон газеты пишут, что в другой стране, в Ливане, участились беспорядки, связанные с борьбой христианских и мусульманских организаций: каждая считает, что только она идет «путем прямым». На чьей стороне правда, знает лишь аллах. Исмаилу хотелось, чтобы правы были мусульмане, но брат его уверял, что устами мусульман якобы не всегда глаголет истина, а сторону христиан — прокляни их аллах — Исмаил не примет никогда. Судья взглянул на подсудимую: может, осудить ее как пособницу христиан?.. Фарида даже не догадывалась, какие над ней сгущаются тучи. Ей казалось, вот-вот подойдет Саида, возьмет ее за руку, уведет домой. Белья накопилось, наверное, целая гора, а она тут неизвестно чем занимается. Исмаил извлек из бокового кармана карманные часы на массивной цепочке, легко нажав на замок, открыл крышку. Фигурные стрелки стояли на двенадцати. С улицы послышался призыв муэдзина к полуденному намазу.
ШАРТА
Глава, в которой по достоинству расценивается зло, происходящее оттого, что девушки в положенный срок не выходят замуж, а парням не удается жениться«…Веди нас путем прямым». Фарида задумалась о прошлом. Перед ее мысленным взором пронеслись школьные дни, живо вспомнились одноклассницы, встреча с Шаукатом. Новый учитель приехал в сариф из города. Первый урок его врезался ей в память навсегда… Молодой, черноволосый, с большими веселыми глазами и высоким лбом, он заворожил всех. О новом учителе кто-то даже пустил слух, будто он вовсе не учитель, а жених, который не через даляля, посредника, а лично хочет выбрать себе невесту. До него школьников учил подслеповатый старик, и все почему-то думали, что новый окажется таким же. — Я буду вести у вас язык и литературу. Зовут меня Шаукат… — Мягкий, приятный голос соответствовал облику учителя. Радостное изумление охватило девочек. Шаукат казался вознаграждением за то, что они так долго ждали нового преподавателя. — Я знаю, вы отстали… Придется подналечь, наверстать упущенное. Если кому-нибудь понадобится моя помощь — милости прошу, пусть остается после уроков, будем дополнительно заниматься. А сейчас я проверю ваши знания… Фарида решила обязательно оставаться после уроков, но тут же испугалась: вдруг больше никто не пожелает заниматься дополнительно! Впрочем, она поймала себя на мысли, что именно этого ей как раз и хочется. Подружки могли заметить, как ее лицо залилось краской, но, слава аллаху, не заметили. Теперь только и разговору было что о Шаукате. Девочки начали аккуратней посещать занятия и лучше одеваться; уроки языка и литературы превратились чуть ли не в праздники. Узнав, что Шаукат пишет стихи, все принялись рифмовать. Фариде тоже захотелось сочинять, но желание это казалось слишком нескромным… Фариду Шаукат ласково называл «палестиночкой». «Палестиночка» для него значило: изгнанница, птенец из разоренного гнезда. — Палестиночка, урок выучила? — Да. — Фарида, встав с места, таяла под взглядом учителя. Не хватало дыхания без запинки ответить на вопрос; она старалась не смотреть Шаукату в глаза, иначе ничего не вспомнит. Декламируя стихи, глядела в окно. Ты кому читаешь: деревьям? — нарочито строго спрашивал Шаукат. Фарида сбивалась и, опустив глаза, садилась на место, уже не надеясь на похвалу учителя. После уроков почти весь класс оставался на дополнительные занятия. Домой бежали лишь противные задиристые мальчишки. Вот только мать сердилась на Фариду, когда та задерживалась в школе, потому что дома девочку ждала масса неотложных дел.
Однажды в школе организовали вечер поэзии. Шаукату предстояло читать свои стихи. Весть об этом мгновенно разнеслась по домам, невероятно растревожив старшеклассниц. Матери, воспитавшие дочерей в строгих правилах, твердили: «Не пойдешь на вечер!» Фариду тоже не пустили бы, но она сказала, что Рири, слепая соседка, запертая в четырех стенах, умоляет свести ее послушать стихи. Эта бедная девочка жила со старой вредной теткой. Старуха считала, что бог послал ей слепую родственницу в наказание за грехи, и в злобе кричала: «О, если бы аллах смилостивился над нами: твои ноги дал мне, мои глаза тебе!» Она еле ходила, но вынуждена была присматривать за Рири, которой уже исполнилось четырнадцать. За ней якобы нужен был глаз да глаз… — Старуха-то совсем ног лишилась, — объясняла Фарида. — Еле ходит. Сама шептала мне на ухо: «Сведи, может, кому приглянется». «Хочет