стихов «Маринкино яблоко», «Заоблачные люди», повесть «Живое седло».

Стих Алима Кешокова очень емок: не внешний сюжет руководит им, а мысль автора. И мысль эта всегда интересна, значительна. Поэтому лучшие стихи его выходят за пределы поэзии одного народа.

Поэзия Алима Кешокова учит молодых людей не только познавать радость сегодняшнего, но и понимать трудное прошлое. Поэт как бы предупреждает читателя, что в «жизни всякое бывает» и к этому надо быть всегда готовым…

Люблю одно из старых — середины пятидесятых годов — стихотворение Алима Кешокова «Мама»:

Очень нежные и мужественные строки!

«Живое седло» — так называлась книга Алима Кешокова, вышедшая в свое время в издательстве «Детская литература». Книга эта интересна для детей потому, что рассказывает о том сложном, особом пути, по которому горцы, а в данном случае — кабардинцы, пришли к революции. Русские мало знают об этом пути. До Кешокова в нашей литературе для детей никто не рассказывал об этом.

Помню, как Алим трудно работал именно над этим, произведением. «Живое седло» — «детский» вариант его романов «Чудесное мгновение» и «Зеленый полумесяц». Не совсем полный. И все же это самостоятельная книга. О трудной и серьезной судьбе маленького кабардинского мальчика Лю, в которой нетрудно узнать судьбу самого Алима.

Два фронтовика, мы были с Алимом Кешоковым всю войну на разных фронтах. Но, видимо, нашлось у «старых» что-то общее и после войны: мы не раз спали под одной крышей. И я с интересом слушал рассказы Алима о себе:

«Кто раньше рисовал горца без кинжала? «Черкес оружием увешан», — писал Пушкин. Считалось, что кинжал горцу необходим для защиты своего достоинства и семьи от обид. Только от бедности кинжал не защищал и не всегда помогал против богатеев, чиновников и мулл…

…Тем не менее, когда летом 1914 года в доме бедняка Пшемаха Мирзабековича родился второй сын, соседи воскликнули: «Кинжал есть-есть, да будет он из хорошей стали!» Мой отец носил тогда на поясе кинжал кубачинской работы. Этот кинжал он снял и положил для старшего сына. Обо мне же он просто сказал: «Подрастет, сам найдет оружие по своему мужеству».

…Уйдя учиться в медресе, отец добровольно уступил свою долю земли братьям. Но случилось непредвиденное — он не смог завершить образование, а вернувшись домой, оказался безземельным и вынужден был стать объездчиком посевов в соседнем ауле.

…Отец был недоволен несправедливостью и жестокостью тогдашней жизни и громко говорил об этом. Начальник округа в то время мог стереть с лица земли крамольника и всю его семью или, как в ту пору выражались, «наглухо зазолотить двери и окна дома». Отец отделался тем, что его отлучили от мечети.

…В годы борьбы за Советскую власть отец решил, что настало время, когда нужно по-настоящему пустить оружие в ход за счастье народа. Он стал партизаном.

…В 1923 году в Кабарде впервые открылись массовые школы, и мне, как и всем детям, суждено было иное оружие, чем кинжал, — грамота, о которой народ мечтал веками…»

Тут я прерву Алима Пшемаховича.

Как-то в Баксанском ущелье я невзначай спросил его: — Прости, что значит Алим по-кабардински?

— Имя мое странное, — сказал Алим. — Видно, родители надеялись на то, что и у неграмотного кабардинского народа будут школы, будет письменность. Ну, и назвали меня Алимим. По-русски это — ученый. Вот так.

А дальше Алим продолжал:

«Для нас, тогдашних детей, в каждом окружном центре открыли школы-интернаты, и мне посчастливилось попасть в одну из таких школ. Но через некоторое время я сбежал оттуда. Причину бегства матери объяснил тем, что, мол, меня заставляют в школе пасти коров, не за этим-де я поехал в Баксаны, — корова есть и у нас, лучше уж свою пасти.

…Рано утром мне невзначай удалось услышать разговор отца и матери. Видимо, стоявший у моей постели отец заметил, что я не сплю, и строго сказал: «Хорошо, что сын не захотел учиться. Сосед просил отдать его в пастухи. Проснется, пусть идет к Омару пасти его коз». Тогда я сам понял, какую ошибку допустил.

…Как только отец ушел со двора, а мать с коромыслом — на речку, я бегом направился в школу. Даже старший брат, которого мать послала вдогонку передать мне провизии на дорогу, не догнал меня. Двадцать верст от родного села Шалушки до окружного центра Баксаны я пробежал…

…В школе родной язык преподавал Али Шогенцуков, ставший потом знаменитым поэтом, основоположником кабардинской литературы. Встреча с ним — одна из главных причин того, почему я стал писать стихи. И для детей — тоже. Большой поэт и внимательный, отзывчивый учитель, Али Шогенцуков пользовался среди воспитанников беспредельной любовью и уважением. Он приводил нас в восторг тем, что экспромтом сочинял острые куплеты о непослушных и нерадивых учениках. Эти куплеты подхватывались нами. Однако они не становились мерой воздействия, наоборот, каждый из нас мечтал, чтобы учитель «вставил его в стихи».

Живя вместе с нами в общежитии, Али Шогенцуков часто собирал нас у себя и читал стихи. Он доставал из-под подушки какие-то толстые книги на русском языке и переводил их нам ни кабардинский. Это были стихи Пушкина и Лермонтова. С замиранием сердца мы слушали тогда историю мальчика из поэмы «Мцыри», а в каждом молодом цыгане видели Алеко. Может быть, поэтому десять лет спустя первыми произведениями, которые я перевел на родной язык, были поэмы «Цыганы» и «Мцыри».

К учительнице русского языка, проверявшей наши тетради, однажды по ошибке попала моя тетрадь, в которую я записывал стихи. Пришлось просить ее никому не рассказывать об этом. Учительница подарила мне книжку Пушкина. Теперь я имел собственную книгу со стихами и сам учил наизусть стихи, хотя не понимал их смысла, поскольку они были написаны по-русски, а я тогда почти не знал русский…