Отворилась дверь. Старик замолчал. На крыльцо вышел Григорьев. Он был одет и приготовился в путь.
— Сашенька, — позвал он. — Нам пора, Сашенька.
Еще не встав, Санька стала снимать фартук. Лицо ее выразило готовность к терпению и труду долгого пути.
— Да ты куда? — всполошился старик. — Рано еще в дорогу-то!
— Нет, — ответил Григорьев. — Давно пора.
Он спустился с крыльца под мелкий дождь. Старик, опрокинув грибы, шагнул ему навстречу. Они остановились посреди двора на пригнувшейся мокрой траве, помедлили и обнялись.
— И не поговорили… — бормотал старик, сжимая жилистыми руками узкое тело Григорьева. — И не подумали…
— Спасибо тебе, Иван Данилович, что терпел нас, — тихо сказал Григорьев.
— Да ну-ко, да полно… — бормотал старик, тыкаясь носом ему в плечо. — Не поговорили вот только…
Старик вышел за ворота и смотрел вслед. Санька, не соскоблив темного грибного налета с пальцев, шла за Григорьевым по узкой тропинке, неуверенно протоптанной через заросшую деревенскую улицу.
Перед избой бабки Григорьев остановился и смотрел, вслушиваясь.
— Нет, — мотнул он головой. — И это не дом.
И двинулся в сторону вспаханного поля, за которое уцепилась низкая сизая туча.
Они поднялись на взгорок. Санька оглянулась. Было тихо и пустынно во все стороны, раскрытая плоть земли дышала паром, и тяжелой черной птицей шагал по ней наклонившийся вперед Григорьев. Промокшая деревня скорчилась на склоне. Сквозь пелену дождя, как осколок в сердце, темнел косовский дом.