слишком хорошо подготовлен. Нечестно будет маслать этих детишек». И спорить с ним трудно, и согласиться невмочь.

Но, уже оказавшись за угловым кирпичным домом с вывеской «Каменские самовары», я затормозил: картинка, пойманная краем глаза, дошла-таки до сознания. Крутанулся на каблуках и кинулся обратно. В нескольких окнах я заметил лица, но никто не спешил оставить надежные стены и прийти к старику на помощь. Интересно, хоть полицию-то вызвали?

Весь переулок Бастрюкова — каких-то тридцать саженей. На бегу я прикинул свои возможности. Оружия нет. Кто мне его даст, пока не объявлена охота! Только три стальных шарика от детского бильярда; лучше, чем ничего.

Потрепанный жизнью старик отбивался из последних сил. Он взмок, задыхался и хрипел. Ноги были искусаны, штанины армейских брюк с красными лампасами превратились в кровавые лохмотья. Псы прыгали, желая впиться в горло, били передними лапами в грудь, пытаясь повалить старика на брусчатку. Еще немного — и они его разорвут.

Вот собачьи челюсти сомкнулись на лодыжке старика. Набалдашник палки крушил псу ребра, но тот не выпускал жертву. Похоже, собаки утратили не только инстинкт самосохранения, но и чувствительность к боли.

Я размахнулся и запустил первый шарик в глаз собаке, что вцепилась в старикову ногу. Вложил в бросок всю свою силу. Глаз лопнул, словно рыбий пузырь под ножом повара. Пес разжал зубы, дернул головой — и получил от меня ногой по челюсти. Хруст, сип.

Две другие собаки — бурая и пегая — как по команде переключились на меня. Они бросились справа и слева, метя в живот. На мгновение он показался мне большим, мягким и беззащитным. На самом деле у меня отличный пресс. Я не поддался на уловку и не стал прикрывать руками пузо. Псы вцепились бы в них, лишив меня всякой подвижности. Пусть кусают сквозь тужурку — авось не помру.

Одноглазая псина валялась на брусчатке; старик добивал ее палкой. Я оттолкнулся от тротуара и в прыжке ударил бурой собаке каблуком по хребтине. Острый край с металлической набойкой вошел между позвонками, и одним противником стало меньше.

Пегая прыгнула навстречу. Я уже опускался на тротуар, когда она врезалась мне в грудь. Я потерял равновесие, начал падать на спину. Испугаться не успел. Успел лишь ткнуть кулаком в собачье брюхо — не смертельно, но весьма болезненно. Выиграл две секунды. Сделав мостик, оттолкнулся руками от земли и встал на ноги. Теперь-то я покончу с третьим псом. Но тут из соседней подворотни показались четвертый и пятый. Пе-ре-бор…

Прикрываясь полевой сумкой, которую подарил мне отец (кожа добротная — попробуй прокуси), я один за другим метнул стальные шарики в новых врагов. Попал. Обычная собака, получив столь чувствительные удары, пустилась бы наутек, но только не эти выродки.

Псы, мотая ушибленными головами, продолжали трусить ко мне. На мордах читалась укоризна, мол, зря ты это — пожалеешь. И глаза были нехорошие, совсем не собачьи глаза. Акульи уж скорее. Впрочем, не видел я живых акул.

Чтобы принять боевую стойку, я выпустил из руки сумку, в которую мертвой хваткой вцепилась пегая собака. Ушибленные псы хотели взять меня в клещи. Это куда опасней. «Печень и селезенка… Нога левая, с любимой мозолью, и нога правая, толчковая… Чего сейчас лишусь?» — мгновенная дурацкая мысль и молниеносное движение.

Я поймал четвертого пса на противоходе. Он взмыл с тротуара и уже в воздухе, не в силах увернуться, встретился с моим ботинком. Хруст… Готов! Похоже, осколок ребра пробил легкое и вошел в сердце.

А в висках стучит: кинется сзади, сейчас кинется… Ведь пегая собака осталась за спиной. Нога моя отталкивается от брусчатки, и я разворачиваюсь в воздухе на сто восемьдесят градусов… Но бросок на спину не состоялся: старик, про которого псы на время забыли, добрался до пегой и размозжил ей череп ударом палки. Все-таки бронзовый набалдашник весил добрый фунт. Значит, оставался только номер пять.

А номер пять исчез. Сбежал, утратив самоубийственную жажду смерти. Из монстра о четырех ногах пес вдруг превратился в обыкновенную бездомную дворнягу — злобную, но трусливую, которая в жизни не полезет на рожон. Номер пять стремглав несся по Малой Блинной, поджав хвост.

Уф-фф! Неужто все?.. Я перевел дух, огляделся. Чисто выметенная улица, на зеленых газонах растут молодые тополя. Вокруг аккуратные домики, в глубине кварталов разбиты сады: серебристые ивы, буйно разросшиеся яблони, кусты крыжовника и смородины. У подъездов — клумбы с георгинами и японскими лилиями. Мирная, безмятежная картинка. Разве поверишь, что двоих людей едва не разорвали на куски? Если бы не четыре собачьих трупа на мостовой…

Я посмотрел на старика и обнаружил ошибку: породистый, а отнюдь не потрепанный. Это псы, а не жизнь истерзали его офицерский плащ. Армейская косточка. Бывший полковник, наверное. Неужели и он — ссыльный? Сколько же их тут?.. Глаза умные, внимательные, нос прямой, гордый, подбородок волевой, волосы седые, редкие, морщин полно, а загара нет. Домосед, не иначе.

Он тоже разглядывал меня, опершись на свою палку. Интересно, что высмотрел?

— Пошли, — сказал он вдруг, будто мы давным-давно знакомы. — Надо сделать укол. Я умею.

Повернулся и пошел, спокойно перешагивая через трупы и не оборачиваясь, уверенный, что пойду следом. Я двинулся за ним.

Кстати, об уколах. Вряд ли полковнику поможет обычная сыворотка против бешенства. Ее надо приправить хорошенько заговоренным настоем чертоголова в смеси с «песьей микстурой». А мне никакой укол не нужен. И-чу не нуждаются в сыворотке от бешенства, как и в других сыворотках, вакцинах и противоядиях. У потомственных и-чу и у половины полукровок — врожденный иммунитет ко множеству болезней. И мне показалось, старик уже понял, что колоть меня в подбрюшье нет нужды. Зачем-то я ему понадобился — вот он и сочинил подходящий предлог. А я, в свою очередь, не смог отказаться от приглашения — захотелось посмотреть на его обиталище.

Старик шел быстрым шагом. У него была не по возрасту прямая спина. Точнее сказать, у него была выправка. Породистого старика в растерзанной одежде люди провожали удивленными взглядами. Повстречавшийся нам городовой выпучил глаза, вытянулся и отдал честь, когда он проходил мимо. Вот так так…

Особняк размещался на южном, пологом, склоне безымянного холма, выпершего из мать-сыра земли посреди Кедрина. В городе называют его просто Холм. Здесь издавна селилась имперская знать, высланная за провинности из столицы. А подлинный центр с Думой, комендатурой и банком находится на краю города — в районе набережной и под стенами старой крепости, давшей начало Кедрину.

Некогда роскошный особняк, выстроенный в стиле городской