Рафаэль Сабатини Шпага и митра

I

Маркиз де Кастельрок, улыбаясь, стоял передо мной и в протянутой руке держал бумагу с назначением, которое без моего запроса и даже против моих желаний получил для меня в Лотарингии.

Некоторое время я оставался ошарашенным тем, что считал вольностью, которую он не имел права себе позволить, и всё-таки, допуская, что это было продиктовано любезностью, не имел духа проявить возмущение.

Наконец я нарушил тягостное молчание.

– Месье чрезвычайно любезен, – пробормотал я, кланяясь, – но, как я сказал вам неделю назад, когда вы впервые предложили мне это назначение, я не могу и не соглашусь принять его и также не могу понять ваши мотивы, чтобы так давить на меня.

Улыбка сползла с его красивого порочного лица, и жёсткие складки, отличительные для его рта в спокойном состоянии, появились снова.

– Вы отказываетесь? – осведомился он, и его голос потерял всю свою минутой назад увещевательную мягкость.

– Сожалею, что не могу этого принять, – ответил я.

Он уронил пергамент на стол и, перейдя к камину, опёрся локтем на каминную полку. Уставившись взглядом в часы золочёной бронзы, он, казалось, потерялся в мыслях неприятного свойства, судя по выражению его лица.

Некоторое время я терпел воспоследовавшую тишину; затем, утомившись и вспомнив сияющие глаза, которые высматривали моё появление на Рю дю Бак (Паромной улице – франц.), я кашлянул, чтобы напомнить о своём присутствии.

Он вздрогнул при этом звуке; затем, повернувшись, медленно подошёл к тому месту, где я стоял. Слегка опершись на секретер резного дуба и положив изящную руку, всю сверкающую драгоценностями, на моё плечо, он мгновение пристально смотрел на меня своими жуткими глазами.

– Вы ещё очень молоды, месье де Блевиль, – начал он.

– Простите, – нетерпеливо перебил я, – но в прошлый день рождения мне исполнилось двадцать четыре года.

– Замечательный возраст, – он чуть усмехнулся, затем быстро изменил свой тон, как будто боялся задеть меня. – Я говорю сравнительно, – продолжил он. – Вы молоды по сравнению со мной, достаточно старым, чтобы быть вашим отцом. Молодёжь, mon cher vicomte (мой дорогой виконт – франц.), безрассудна и часто не распознаёт того, что обращено к её собственной выгоде. В данный момент я имею в виду именно вас.

– Сомневаюсь, что это обо мне, месье.

– Я имею в виду именно вас и проявляю к вам больше интереса, чем вы думаете. Я заметил, что вы побледнели за последнее время, воздух Парижа не подходит вам, и перемена мест принесёт огромную пользу.

– Благодарю вас, но чувствую я себя хорошо, – несколько теплее ответил я.

– Всё же, – продолжал настаивать он, нахмурив брови, – не так хорошо, как следует молодому человеку ваших лет. Лотарингия – чрезвычайно здоровая местность. Вам надо взять это назначение.

– Чума на это назначение! – воскликнул я, не в силах долее сдерживать гнев, который вызвала у меня его наглость. – Я не хочу его! Вы не понимаете меня, сударь? Notre Dame! (Матерь Божья! – франц.)Однако ваша настойчивость становится утомительной. Разрешите мне пожелать вам спокойной ночи; я должен заняться неотложным делом.

Говоря так, я потянулся за своей шляпой, которая лежала на столе рядом с зажжёнными свечами. Но он схватил меня за руку, сжав её словно тисками, что заставило меня поморщиться.

– Пока ещё нет, виконт! – вскричал он хрипло. – Вы слишком интересуете меня, чтобы позволить вам уйти вот так. Прежде мы должны понять друг друга.

Его бледное лицо было зловеще мрачным, а голос звучал чуть насмешливо, как по мне.

– Ваша жизнь в опасности, сударь, – сказал он чуть погодя, – и если вы будете упорствовать в своём решении остаться в Париже, вам причинят зло.

– И кто, скажите на милость? – спросил я надменно.

– Мой господин кардинал.

– Ришелье! – ахнул я и знаю, что побледнел, хотя старался не допустить этого.

Он наклонился так, что его губы оказались на одном уровне с моим ухом.

– Кто убил Босира? – прошептал он вдруг.

Я отпрянул, как будто он ударил меня. Затем в приступе ярости бросился на него и, вцепившись в пышное кружево у его горла, грубо тряхнул, крепко сжав в своих руках.

– Что вы знаете? – закричал я. – Отвечайте, сударь, или я задушу вас. Что вы знаете? Признавайтесь!

Он с силой освободился и отбросил меня к стене.

– Достаточно, чтобы вас повесить, – прорычал он задыхаясь. – Держитесь подальше, щенок, и выслушайте меня, или вам же будет хуже.

Безвольный и онемевший, я остался там, где был.

– Возможно, вы не знаете меня достаточно хорошо, Блевиль, – заговорил он тогда подчёркнуто спокойно и неторопливо, – но те, кто знает, скажут вам, что мне опасно мешать. Ваше присутствие в Париже неприятно для меня. Я решил, что вы покинете его, – и вы отправитесь либо в Лотарингию, либо в Бастилию, по вашему выбору.

– Я не выбираю ни того, ни другого, сударь, – с вызовом ответил я.

Он пожал плечами.

– Для вас нет третьего пути, если только это не будет Монфокон (виселица под Парижем. – Прим. пер.) и палач. Ну же, будьте благоразумны; возьмите это назначение и отправляйтесь в Лотарингию укреплять своё здоровье. Помните, виконт: кардинал не забыл о смерти своего племянника, и вам придётся туго, едва я шепну ему на ухо ваше имя.

– Вы не сможете подтвердить свой навет! – воскликнул я.

– Хо-хо! Навет, вот как? – передразнил он.

– Да, навет, – повторил я, думая, что нашёл лазейку.

Но мои надежды были быстро разбиты.

– Пф! – фыркнул он. – Но у меня есть доказательства, мальчишка; письменные доказательства. У меня есть письмо, которое Босир написал жене утром в день своей смерти, где сообщал, что отправляется в Сен-Жермен на встречу с Блевилем.

– А почему, – с подозрением спросил я, – если дело обстоит именно так, почему это письмо не было показано монсеньёру де Ришелье вдовой?

– Потому что в нём содержится просьба, чтобы, если он падёт, не делалось никаких разоблачений. Вдова была вынуждена соблюсти его последнюю волю. Но она умерла на прошлой неделе, как вам, может быть, известно. Она была моей сестрой, как вы, вероятно, также знаете, и после её смерти я нашёл это письмо среди прочих важных бумаг… Что вы теперь скажете? Вы примете назначение?

– Это была честная дуэль, – угрюмо пробормотал я.

Он засмеялся.

– Вы можете объяснить это его высокопреосвященству, – насмешливо отозвался он, – если думаете, что данное обстоятельство будет иметь для него значение.

Я прекрасно знал, что нет; ибо в придачу к королевским эдиктам, которые запрещали дуэли (и в силу чего мы отправились в Сен-Жермен драться без секундантов, доверившись чести друг друга, так чтобы не могло быть никаких свидетелей и чтобы выживший не мог