Рафаэль Сабатини Красная маска

Для Мазарини в последний год его правления стало частым делом посещать балы-маскарады, устраиваемые королём в Лувре.

Надев длинное домино, просторные складки которого делали его высокую тощую фигуру никем не узнаваемой, он обычно смешивался с толпой – не ведавшей о его присутствии – в надежде почерпнуть из придворных сплетен толику полезных сведений.

Такие посещения Лувра хранились в полной тайне от всех, за исключением месье Андре – камердинера, который одевал его, и меня – капитана его гвардии, который сопровождал его.

Это происходило обыкновенно в тех случаях, когда кардинал удалялся в свои личные покои под предлогом желания пораньше лечь в постель. Тогда, скрывшись от любопытных взглядов, он снаряжался на бал, а когда был готов, Андре вызывал меня из приёмной. В ту памятную ночь я, однако, был пробуждён от задумчивости, в которую впал, наблюдая, как двое пажей бросают кости и разглагольствуют о хитростях игры, голосом самого кардинала, произнёсшего моё имя:

– Месье де Кавеньяк...

При звуке скрипучего голоса, который ясно дал понять мне, что его преосвященство не в духе, один из юнцов поспешно сел на кости, чтобы скрыть от глаз хозяина нечестивость своего времяпрепровождения, в то время как я, удивлённый нарушением обычного порядка, резко обернулся и отвесил глубокий поклон.

Один взгляд на Мазарини поведал мне, что случилась какая-то неприятность. На его желтоватом лице цвёл гневный румянец, а глаза как-то странно, взволнованно блестели, в то время как унизанные драгоценностями пальцы подёргивали длинную остроконечную бородку, которую он по-прежнему носил по моде времён его покойного величества Людовика XIII.

– Следуйте за мной, месье, – сказал он; памятуя о его настроении, я приподнял свою шпагу, чтобы она не звякнула, и прошёл в кабинет, который отделял спальню от приёмной.

С завидным самообладанием сдержав гнев, который переполнял его, Мазарини протянул мне узкую полоску бумаги.

– Читайте, – бросил он коротко, как если бы боялся доверить своему голосу большее.

Взяв бумагу, как мне было велено, я внимательно рассмотрел её и внутренне засомневался, не впал ли кардинал в слабоумие, ибо, как я ни вглядывался, я не мог обнаружить никаких записей.

Заметив мою растерянность, Мазарини взял со стола тяжёлый серебряный подсвечник и, переместившись ко мне, поднёс его так, чтобы направить на бумагу яркий свет.

С удивлением я осмотрел её сызнова и в этот раз нашёл нечёткие следы букв, которые могли быть написаны карандашом на другом листе, лежавшем на том, что я сейчас держал.

С огромным трудом и страшась того, что прочитаю, я умудрился понять смысл первых двух строк, когда кардинал, придя в нетерпение от моей медлительности, поставил подсвечник и вырвал бумагу из моей руки.

– Вы разобрали? – спросил он.

– Не всё, ваше преосвященство, – ответил я.

– Тогда я прочту вам; слушайте.

И слегка дрожащим монотонным голосом он прочёл мне следующее: "Итальянец собирается сегодня ночью побывать инкогнито на королевском маскараде. Он появится в десять, на нём будут чёрное шёлковое домино и красная маска".

Он медленно сложил документ и затем, обратив на меня свои острые глаза, сказал:

– Конечно, вы не знаете этого почерка; но я хорошо с ним знаком; он принадлежит моему камердинеру Андре.

– Это вопиющее нарушение доверия, если вы уверены, что написанное относится к вашему преосвященству, – осторожно осмелился заметить я.

– Нарушение доверия, шевалье! – вскричал он с насмешкой. – Нарушение доверия! Я считал вас умнее. Неужели это послание не значит для вас ничего более, кроме нарушенного доверия?

Я вздрогнул, ошеломлённый, как только его умозаключения дошли до меня, и, заметив это, он сказал:

– Ага, я вижу, что значит... Ну, что вы теперь скажете?

– Мне едва ли хочется формулировать свои мысли, монсеньор, – ответил я.

– Тогда я сформулирую их за вас, – резко возразил он. – Готовится заговор.

– Боже упаси! – вскричал я, потом быстро добавил: – Невозможно! Ваше преосвященство все так любят!

– Бросьте! – ответил он, сдвинув брови. – Вы забыли, де Кавеньяк, что находитесь во дворце Мазарини, а не в Лувре. Нам здесь не нужны льстецы.

– Тем не менее я сказал правду, монсеньор, – запротестовал я.

– Достаточно! – воскликнул он. – Мы впустую теряем время. Я убеждён, что он связан с одним или, может быть, большим числом подлых мошенников его сорта, чьей целью является... ну, что является обычной целью заговора?

– Ваше преосвященство! – вскричал я в ужасе.

– Ну? – сказал он холодно, слегка приподняв брови.

– Простите меня за предположение, что вы можете ошибаться. Какой признак указывает, что вы то самое лицо, к которому относится записка?

Он взглянул на меня с непритворным изумлением и, может быть, жалостью из-за моего тупоумия.

– Разве там не сказано "итальянец"?

– Но, монсеньор, опять же простите меня, вы не единственный итальянец в Париже; при дворе их несколько – Ботиллани, дель Аста д'Агостини, Маньяни. Разве все они не итальянцы? Разве невозможно, что записка касается одного из них?

– Вы так думаете? – поинтересовался он, поднимая брови.

– Ma foi (клянусь – франц.), я не вижу никаких причин, почему этого не могло бы быть.

– Но не приходит ли вам в голову, что в таком случае не было бы ни малейшей необходимости для тайны? Почему бы Андре не упомянуть его имя?

– Ход с пропущенным именем, как мне кажется, если монсеньор позволит мне так сказать, равным образом желателен, составляется ли заговор против вашего преосвященства или же против какого-нибудь придворного щёголя.

– Хорошо аргументируете, – ответил он с ледяной усмешкой. – Но пойдёмте со мной, де Кавеньяк, и я представлю вашим глазам такой аргумент, который не оставит в вашем уме никаких сомнений. Venez (пойдёмте – франц.).

Я покорно последовал за ним через белые с золотом дверные створки в его спальню. Он медленно прошёл через всю комнату и, отодвинув в сторону полог, указал на длинное чёрное шёлковое домино, лежавшее поперёк кровати; затем, протянув руку, вытащил алую маску и поднёс её к свету, так чтобы я мог наверняка рассмотреть её цвет.

– Вы убедились?

И даже более чем! Какие бы то ни было сомнения, которые могли быть у меня на уме относительно вероломства месье Андре, сейчас совершенно рассеялись при этом сокрушительном доказательстве.

Изложив своё мнение его преосвященству, я в молчании ждал распоряжений.

Несколько минут он медленно расхаживал по комнате, склонив голову и играя со своей бородкой. Наконец он остановился.