жевавший бумагу на предпоследней строчке. Скорее всего, Полуяхтенко пил из более полноводного финансового источника, а мини-биржа труда была у него для отвода глаз и, конечно же, для души. Голеву предложили оклад в половину Танькиного, восьмичасовой рабочий день и достаточно разнообразные обязанности.

— У нас раньше работала девочка на этой должности, — пояснил Полуяхтенко, которому, видимо, понравилась внешняя холодность Голева, слегка походившая на уверенность в себе, — но интелям, таким, как ты, больше доверия. Да и Надька намекала, что не надо больше… девочек.

Витя Круглянко радостно засмеялся.

Через день Голев вышел на работу. Таньке он ничего не сказал — они теперь вообще редко разговаривали, и если такое все-таки случалось, то темы ограничивались сугубо бытовыми.

Трудно было назвать занятие Голева интеллектуальным, разве что в сравнении с грузчицким, — теперь бывший океанолог вырезал из газет объявления о найме, перепечатывал их двумя пальцами на компьютере и составлял картотеку. Клиенты приходили редко — и все, как на подбор, странные. Мысленно Голев разделил их на три группы. Первая — немногочисленная, но и самая нелюбимая — городские сумасшедшие. Они хихикали и смущенно заглядывали под стол, как будто кого-то искали. Голев нервничал. Перечислял вслух вакансии. Пока Витя Круглянко, заезжавший в офис дважды в неделю, не посоветовал ему сразу интересоваться здоровьем клиента и даже требовать справку из психдиспансера. Вторая категория, достаточно симпатичная Голеву, — молоденькие девушки (редко ребята) послевузовского возраста. У этих горели глаза и щеки, так им хотелось работы, а главное — денег, денег, денег! Голев пристроил парочку рекламными агентами, и одну девицу, Долицкую, — секретарем, смутно напоминала она ему Таньку. И, наконец, были еще пенсионеры — тем, прежде всего, хотелось пообщаться, а работа интересовала их постольку-поскольку.

Полуяхтенко сидел в своем кабинете, в который был отдельный вход с улицы, и громогласно беседовал по телефону, иногда взрываясь хохотом так, что очередной клиент подпрыгивал на дешевом стульчике. Увидел Голев и пресловутую Надежду — она оказалась довольно подержанной брюнеткой (б/у, в хорошем состоянии, как написали бы в рекламном объявлении) и шоколадно улыбалась, глядя на черноглазого Голева. Ему даже показалось, что Надежда ждет каких-то дивидендов со своих улыбок — она приваливалась к столу тяжелым телом и водила наманикюренным ногтем по картотеке. Голев вежливо улыбался, Полуяхтенко хохотал в своем кабинете, клиент шел редко, а не как рыба, косяком, в общем, каждый занимался своим делом.

По крайней мере, у него теперь была зарплата — раз в месяц Голев церемонно выкладывал немаленькую сумму на краешек кухонного стола. Сумма исчезала быстро, и никто (в смысле — Танька) ни о чем не спрашивал.

Однажды Голев явился домой раньше — были предновогодние дни, и в пятницу работали до обеда. Полуяхтенко сильно пожал Голеву руку и подарил несколько купюр сверх зарплаты. Голев купил в коммерческом магазине шампанское, мандарины, яблоки, конфеты в коробке (Танька ела только конфеты из коробок, а если они были в фантиках, вразвес — не признавала ни в какую).

Голев поднимался по лестнице и думал, что они уже почти три месяца с женой не разговаривают. Все равно ведь надо как-то склеивать отношения, ну хотя бы ради Севы с Полей… И надо начинать ремонт в алжирской комнате — хозяин давно освободил помещение, там теперь снова спит Луэлла на раскладушке, не дело ведь! Не дело! Если б Луэлла и мама Юля были помоложе, они бы сами сделали ремонт, но у них все силы уходят на детей. Севе через год в школу… А они с Танькой оба загружены по самое не хочу…

На лестничной площадке стояла Танька и громко плакала. В руке у нее дрожала и дымилась сигарета.

— Тань, — удивился Голев, — ты же не куришь!

Танька глянула на него красными от слез и долгого терпения глазами и зарыдала еще громче. Голев поставил сумку с бутылками на пол и обнял жену.

— Я тебе конфеты купил. В коробке.

Танька еще сильнее заплакала, прижалась к мужу и начала что-то быстро объяснять. Вся она была такая несчастная, родная, что Голев от резко ударившей в голову жалости не сразу понял, что случилось.

Денис Алексеевич Гуливатый сделал Таньке неприличное предложение. Она-то, дура, думала, что это он ей от чистого сердца помогает — на работу взял, оклад хороший положил, ссуду дал, ну, подарочки привозит из-за границы, сувениры, а оказалось — он теперь ждет вознаграждения. Принес, рассказывала в слезах Танька, два билета в Турцию и говорит, собирайся!

— И-и-и! — плакала Танька в куртку Голева. — Я сказала, что не поеду, а он говорит, тогда все! Считай, что ты уволена, и денежки будь добра в трехдневный срок! Денежки за комнату!

— Танька, — спросил Голев, — ну почему ты такая… наивная?

Он очень старался подобрать необидное слово.

Танька оторвала от голевской куртки зареванное злое лицо:

— Да? А жрать мы что должны были? Твою порядочность мы должны были жрать?

Достала из мешка коробку с конфетами и, всхлипывая, начала есть шоколадные шарики один за другим. Голева всегда умиляла эта Танькина особенность соединять вместе совершенно разные речи и поступки.

— Набор конфет «Театральный»… — полувопросительно прочитала Луэлла, выйдя к ним на площадку с папироской. — Что ж, надо продавать комнату. Хотя жаль, чертовски жаль…

Голев промолчал, подумал, что японец на его месте давно совершил бы ритуальное самоубийство, а ему, русскому, оставалось жить со стыдом внутри…

Витя Круглянко, узнав о том, что задумал Голев, посоветовал не дожидаться окончания праздничного запоя Полуяхтенко, а явиться к нему в первый же рабочий день.

— Сколько-сколько тебе надо?! — уже тепленький с утра Полуяхтенко рыгнул от неожиданности. — Сколько?!

Голев повторил.

Директор хохотнул и вытер мокрый лоб какой-то ксерокопией.

— Ты шо, мужик? Ты шо, думаешь, я их рисую?

Потом помрачнел и сказал:

— Ну ладно, дам. Шо, в натуре, помогать надо. Завтра дам.

Уже на выходе окликнул счастливого Голева криком:

— С завтрашнего дня новый проект! Отправляем всех желающих в Надым! Вахтенным методом!

Завтрашнего дня для Полуяхтенко так и не случилось.

«В собственном подъезде, — вкрадчиво рассказывал корреспондент вечерних новостей, — убит двумя выстрелами в голову бизнесмен, близкий к криминальным кругам… — Корреспондент взял паузу, а на экране показывали двоих неподвижных навсегда людей с какими-то растерянными выражениями лиц, — директор фирмы