Девочка выздоровела

Девочка выздоровела.

— Итак, — сказал учитель, — шестого июня тысяча семьсот девяносто девятого года родился мальчик, которого вскоре окрестили Александром. Сегодня на Земле нет человека, которому это имя было бы неизвестно. Поднимите руки, кто ни разу не слышал имя Пушкина.

Класс даже захихикал. Передние стали оборачиваться назад, чтобы увидеть, чья же рука потянется вверх.

— Отлично, — сказал учитель. — А кто помнит что-нибудь наизусть из Пушкина?

— …Жил-был поп, толоконный лоб. Пошел поп по базару…

— …Румяной зарею покрылся восток, в селе за рекою потух огонек…

— …Мороз и солнце, день чудесный. Еще ты дремлешь, друг прелестный…

— …И теперь, душа-девица, на тебе хочу жениться…

— Это Чуковский, — сказал учитель. — «Муха-Цокотуха»…

В среднем ряду из-за третьего стола поднялась девочка и внимательно, глаз в глаз, посмотрела на учителя…

Она часто тайком разглядывала учителя и уже знала его наизусть. У него было шесть рубашек и шесть галстуков. На каждый день недели приходилась новая рубашка и новый галстук. Сегодня был четверг — учитель был в зеленой. Ей очень хотелось знать, в какой рубашке учитель бывает по воскресеньям, но по воскресеньям они не виделись. Девочке было почти четырнадцать, но по тому, как засматривались на нее десятиклассники, она считала, что ей уже все семнадцать. У учителя были широкие плечи и зеленовато-серые глаза. Впрочем, девочка это предполагала, так как глаза учителя всегда были скрыты массивными притемненными очками. Почему-то еще ей казалось, что в свободное время он должен ездить верхом на лошади. С остальными учитель, помимо чисто школьных тем и домашних заданий, мог говорить о чем угодно. С ней — только по делу. Ее это немного задевало, но, с другой стороны, непонятно почему, возвышало над остальными…

Учитель как-то напрягся, когда девочка встала из-за стола и внимательно посмотрела на него. Она явно действовала на него, и даже через очки он не выдержал ее взгляда и уставился в пол. С этим классом учитель работал уже полгода, и каждый день, собираясь в школу, он ловил себя на том, что хочет прежде всего видеть эту девочку в среднем ряду за третьим столом. И всегда, когда вдруг ее не было, что-то щемило у него в груди, хотя в эти дни ему было значительно проще и свободнее. И он даже позволял себе во время урока снимать куртку, за что получал замечания от директрисы, которая, и помимо этого, просила учителя одеваться «попроще» и не забывать, что это школа, а не «вернисаж».

Но учитель имел свою точку зрения, и пока ему удавалось лавировать и не выполнять предписаний. Девочке было почти четырнадцать, но она ему казалась значительно взрослее. Он боялся говорить с ней о чем-либо, кроме как на темы уроков, потому что вопросы, которые он мысленно задавал ей, были абсолютно не детскими и соответственными были ее ответы, которые он мысленно получал. Он очень боялся увидеть в ней все-таки совсем ребенка, но еще больше опасался, что она действительно окажется взрослой. Сегодня учитель отметил еще в начале урока, что девочка очень бледна.

Она встала в среднем ряду из-за третьего стола и внимательно посмотрела на учителя. Он не выдержал взгляда, уставился в пол, потом произнес:

— Ну?

— Я к вам пишу — чего же боле? — сказала девочка. — Что я могу еще сказать…

— Дальше, — глухо сказал учитель.

— Теперь я знаю, в вашей воле меня презреньем наказать…

— Дальше…

— Но вы, к моей несчастной доле хоть каплю жалости храня…

Она снова замолчала.

— Ну? — повторил учитель.

— Письмо Татьяны, — сказала девочка.

— Верно. — Учитель рискнул взглянуть на нее. — Верно. Письмо Татьяны к Онегину. Роман в стихах «Евгений Онегин». Но это нам еще предстоит.

Она уже как-то совсем пронзающе смотрела на него.

— Мне сесть? — спросила девочка.

— Да.

Урок литературы был последним. Учитель закрыл журнал, попрощался с классом, зашел в учительскую, оставил журнал и вышел из школы.

Дорога к метро вела через парк. Он медленно шел, размахивая прутиком направо и налево, как шашкой рассекая и срубая неосторожно высунувшиеся листья по бокам деревьев.

Девочка поравнялась с ним как раз возле качелей и, будто не замечая его, сразу пошла вперед. На правом ее плече совершенно по-женски раскачивалась синяя джинсовая сумка, а через левую руку свешивалось из такого же материала пальтишко. И совсем не сочеталась с этим школьная форма.

Она подошла к двойным качелям в виде лодочки и остановилась, не оглядываясь. Когда учитель приблизился, девочка сказала, по-прежнему не глядя на него:

— Вы не очень торопитесь?

— Не очень, — ответил он и остановился.

— Вы не согласитесь побыть у меня противовесом? Ужасно хочется покачаться.

— Изволь.

Учитель чуть было не сказал «извольте».

Они сели в лодочку друг против друга и стали молча, не глядя друг на друга, сосредоточенно раскачиваться. Когда учителя подбрасывало вверх, воздух сбивал ее волосы назад, обнажая лоб, абсолютно изменяя выражение лица. И наоборот, когда она оказывалась вверху, волосы спадали на лицо, оставляя видными только рот и подбородок. Ритмично и деловито скрипели качели, подчеркивая напряженность молчания, и учитель улыбнулся.

— Что вы смеетесь? — спросила девочка.

— Смешно.

Он представил себе возмущенное лицо директрисы, если бы она увидела педагога, раскачивавшегося на качелях с ученицей.

— А какую рубашку вы одеваете в воскресенье? — спросила девочка.

— Надеваете, — поправил учитель.

— Ну, надеваете.

— Фиолетовую.

— Всегда?

— Иногда меняю. У меня семь рубашек. Красная, оранжевая, желтая, зеленая, голубая, синяя, фиолетовая.

— Каждый охотник желает знать, где сидит фазан.

— Вот именно, — сказал учитель. — В воскресенье чистой оказывается фиолетовая, а в понедельник идет красная. Зато я не пользуюсь календарем.

— А у моего отца, — наконец улыбнулась девочка, — тридцать четыре рубашки, и все белые.

— Это скучно.

— У него работа такая… И вы их сами стираете? — Вопрос был задан с некоторой осторожностью.

— Отдаю в прачечную.

— Тормозите, — приказала она.

Качели постепенно остановились. Она сдунула волосы с лица, изящно выпрыгнула из лодочки, набросила на плечо сумку, перекинула через руку пальто и спросила:

— Вы еще будете качаться?

— Нет, — сказал учитель и вылез из лодочки. — Мне надо в метро.

— А я у метро живу.

До метро они шли молча. Она — чуть впереди. Возле метро он напомнил ей, что завтра они будут проходить сказки Пушкина и чтобы она кое-что из них за сегодня