Кастрюлька гречневой каши, чтоб не остыла, хранилась под двумя ватными одеялами. Кусок сливочного масла, чтоб, наоборот, не растаял, плавал в алюминиевой миске с водой. На блюде, покрытом марлей от мух, лежали огурцы, лук.

Я схватил свой велосипед.

— Что-то не хочется есть, мама. Вечером много кушал, поздно лег.

Соседские мальчишки, Жорка и Радик, отчаявшись спасти воздушного змея, сидели теперь у арыка, опустив ноги в воду. Караван верблюдов прошел, растаяв в облаке оседающей пыли, и наша улица Кемине, расплавленная нещадным солнцем, была пустынной. Только на углу, укрывшись в куцей тени молодой акации, бабушка Радика, почтальонша тетя Настя, беседовала с двумя женщинами. Могла ли тогда знать эта добрая толстая старушка, что четыре долгих года в каждом дворе при ее появлении матери будут хвататься за сердце и многим из них ей будет суждено вручить открытку с казенным текстом: «В бою за Советскую Родину пал смертью храбрых…»

Я затормозил возле тети Насти, попросил достать из сумки нашу «Комсомолку» и, прислонив велосипед к забору, стал просматривать страницы. Страна еще жила мирной жизнью: центральные газеты приходили в Ашхабад на седьмой день. В Москве с большим успехом гастролировал украинский театр имени Франко. На спектакле «В степях Украины» присутствовал товарищ Сталин. С наступлением теплых дней начался массовый выезд детей в пионерские лагеря. Московский «Спартак» проиграл ленинградскому «Зениту». Единственный гол забил правый край Левин-Коган. В Самарканде в знаменитом мавзолее Гур-Эмир началось вскрытие древних склепов, где похоронены грозный владыка Востока Тимур, его дети и внуки. Раскопками руководил профессор Толстов. О войне говорили пока лишь западные сводки: Телеграмма из Лондона сообщала, что германская авиация проявляла лишь незначительную активность. Шли бои в Сирии. Англичане и деголлевцы сражались с французами. Французами называли солдат изменнического правительства Петэна…

Вернув газету тете Насте, я помчался дальше. Мой закадычный дружок Колька Алферов (он окончит авиатехническое училище и здесь же, в учебных классах, готовя курсантов, проведет всю войну) жил от меня за два квартала. Позавчера, на выпускном экзамене, у него никак не получался алгебраический пример. Он до красноты тер лоб, стараясь найти правильное решение.

— Написать тебе на промокашке? — предложил я.

— Не надо. Допру сам.

И допер. Я знал, что Николай никогда не пользовался чужими конспектами, сочинениями, чертежами. Такой уж он был упорный, всегда надеялся только на себя, на свои силы.

В комсомол Алферов вступил позже других, у него возникли осложнения по линии деда, раскулаченного в рязанской деревне. Отец Николая несколько раз писал в Москву, в том числе и Всесоюзному старосте — Михаилу Ивановичу Калинину. И получил наконец справку, что хозяйство старика было не кулацким, а образцово- середняцким. Тогда-то у Николая и приняли заявление.

Перед собранием он сказал Куклину, Саркисову и мне:

— Вот будет скучища, если мне, как и всем вступающим, зададут простейшие вопросы. Ну, например, из чего состоят денежные средства комсомола? Имею просьбу: полистайте газеты, журналы, брошюрки, найдите позаковыристей вопросы по международному положению.

— И сказать тебе, о чем мы тебя спросим? — удивился Вова Куклин, не совсем понимая, к чему клонит наш друг.

Николай вспыхнул!

— Да за кого вы меня принимаете?! Я полагал, что вы обо мне лучшего мнения. Вы считаете, что я затеваю спектакль?

— А если мы тебя завалим на глазах у всего собрания? — спросил Артем Саркисов. — Что тогда?

— Тогда, значит, я не созрел для комсомола, — спокойно ответил Алферов. — Придется готовиться еще раз.

Я увидел Кольку у ворот, когда он выкатывал свой велосипед.

— А я к тебе собрался! — крикнул он. — Ты уже слышал?

— Слышал. Давай-ка лучше в школу. Наверняка там все соберутся.

По случаю воскресенья парадные двери школы были закрыты. Я дернул за ручку, поддал плечом, — никакого впечатления. Мы объехали двухэтажное здание и через калитку провели велосипеды на школьный двор. В дальнем углу игровой площадки стоял староста нашего класса Виталий Сурьин, который беседовал с хромым школьным сторожем, дворником и истопником Алексеем Даниловичем. Одной рукой старик держался за волейбольный столб, другой накручивал пуговицу на рубашке Виталия. Алексей Данилович был без дворницкого фартука, а это означало, что сегодня он не находится при исполнении своих многогранных обязанностей. На нем была синяя, только что выстиранная косоворотка, полотняные брюки и густо смазанные зубным порошком парусиновые полуботинки, какие носило тогда все мужское население Ашхабада. На груди школьного сторожа виднелись Георгиевские кресты. Я слышал, что Алексей Данилович был георгиевским кавалером, но кресты видел у него впервые: царские награды были в ту пору не в чести..

Сейчас, услышав о германском вторжении, Алексей Данилович вновь почувствовал себя солдатом. Ему потребовался собеседник, и он его нашел в лице Виталия Сурьина, который появился в школе первым. Сейчас ветеран рассказывал старосте о преимуществе германских частей перед австро-венгерскими.

— Если супротив тебя будет стоять австрияк, то, почитай, все в порядке, — поучал сторож Виталия. — Когда под Перемышлем генерал Брусилов пошел в наступление, то австрияк побежал без оглядки, пока не подоспели германские войска. А германец — солдат сурьезный, почти что как наш.

Сторожу наконец-таки удалось открутить пуговицу на Виталькиной рубашке, и он сконфузился.

Во дворе показались два Артема — Саркисов и Абрамов, жили они за школьным забором и были неразлучной парой. Чтобы не было путаницы, первого мы называли Артемом, второго — Артюшкой, хотя Артюшка был на голову выше Артема и вдвое шире в плечах. Родившись в сухопутном Ашхабаде, он с детства бредил морем, ушел добровольцем на флот и, отслужив на Балтике двадцать пять лет, вышел в отставку в чине капитана первого ранга. Тут же прикатили на велосипедах Вова Куклин и Рубен Каспаров, будущий командир стрелковой роты, погибший на Курской дуге. Прибежали наши девчонки: Мила Нечаева, Клава Колесова, Тося Леонова, Бэла Иомина.

— Ребята, и мы с вами…

— Ну вот, я вижу, все в сборе, — услышали мы за спиной голос нашего классного руководителя Владимира Григорьевича.

Преподаватель истории Спиридонов приехал в Ашхабад четыре года назад, первое время снимал угол, потом женился на библиотекарше Тамаре. Им дали комнату при школе. Спиридонов был нашим любимым учителем, своим предметом он