он растворился, словно туман, прежде, чем мы произнесли хоть слово.

Вскоре мы к нему даже привыкли. Он просто сидел на ящиках со снарядами или, оседлав бронзовый ствол, изображал, будто гарцевал на коне. Он стал нашим талисманом.

А почему нет? У другого подразделения жила грязная, нечесаная дворняга. Она бегала за ними повсюду и даже носила на шее их платок. У одного парня из 16-го была сова, которую он подобрал ещё птенцом. В Луизиане я видел артиллерийский расчет, который повсюду таскал за собой спиленную с носа какого-то корабля деревянную фигуру русалки. Она для них была кем-то вроде Госпожи Удачи.

Так что ничего странного, что у нас был этот пацан.

Кто-то из нас — не знаю уж, кто именно — как-то раз оставил возле «Малыша Джонни» миску с пирогом. К утру пирог исчез, что, впрочем, не удивительно, когда вокруг шныряют крысы, летают птицы и шляются разные попрошайки.

Доббс, которому самому едва исполнилось 15, начал оставлять возле него всякие побрякушки — гильзы, конские каштаны, разные камушки и прочее барахло. Всё это тоже исчезало к утру.

То же самое со сладостями. Один из братьев Брубейкеров, кажется, Тэд, очень любил сладкое и постоянно выменивал его у маркитантов. Если везло, доставал лимонные конфеты и ириски, если нет, то довольствовался сассафрасом^[3] или шандрой^[4]. Раньше он оберегал их так, как некоторые из нас оберегают кисеты с прядями волос любимых женщин или письмами из дома, но теперь потратил как минимум, по одной каждого вида.

Затем случилась история с носками.

У Кейри была тетка, которая постоянно отправляла ему посылки. В них было мыло, консервированные устрицы, нитки, иголки, пуговицы, зубной порошок, Писание, перчатки, ромовые булочки, колоды карт, печенье — всё это он раздавал нам. Через несколько недель, после того, как отец сообщил ему о скоропостижной кончине любимой тетушки от гриппа, до Кейри дошла её последняя посылка. Прошло несколько месяцев, прежде чем она достигла адресата. Упаковка потерлась, чернила выцвели и вымокли, но содержимое осталось целым.

В ней были консервированные персики, кисет с кофейными бобами, немного мятных палочек, а также несколько пар вязаных носков, которые, как гласило письмо, были связаны их местным церковным кружком и которые предназначались «моему дорогому племяннику и его однополчанам. С любовью, тётушка Агнес».

В этом мире мало удобств, и пара новых сухих носков всегда кстати. У солдата, марширующего по сырой, холодной земле, ноги промокают мгновенно, так что эта посылка — настоящий подарок. С этим может сравниться только приготовленная дома еда.

Мы были благодарны тёте Кейри. Мы сняли фуражки, склонили головы и помолились за упокой её души. Мы спешно избавились от старых, драных, отсыревших насквозь носков и надели новые. Они создавали ощущение прикосновения материнских рук, дыхания ангелов.

Это было именно то, что нам нужно. Затем мы принялись изучать вложенные в посылку газеты. Мы вслух читали месячной давности новости о мирной жизни, когда заметили, что Кейри замер.

Со дна коробки он достал ещё одну пару носков. Он смотрел на них так, будто они попали туда по ошибке. Не говоря ни слова, он взял их. В отличие от тех, что были на нас, эти носки были… меньшего размера.

Воцарилось молчание.

Меня пробрал холод. И мне кажется, что не меня одного.

Мы смотрели на эти носки. Носки, носить которые мог только ребенок.

По-прежнему не говоря ни слова, Кейри встал и пошел к «Малышу Джонни», который стоял, накрытый покрывалом, между нашей палаткой и загоном для мулов. Он наклонился и положил носки под ствол орудия.

Затем мы отправились спать. Утром носков не было.

Прошло несколько недель. Муллинз выиграл в кости оловянную чашку, но продолжил пользоваться старой. Томас вырезал из дерева несколько шариков и раскрасил их в полоску. Я выменял у мальчишки-барабанщика свой старый складной нож на несколько глиняных статуэток. Мы не договаривались об этом. Мы просто… делали.

И всё это исчезло на следующее утро.

Мне казалось, и у меня были для этого определенные основания, что за всем стоял сержант Льюис. Именно он по ночам забирал оставленные вещи. Не из жадности, нет… он по-своему заботился о нас, считал, что не нужно нас разочаровывать, пусть у нас будет во что верить, каким бы идиотским предрассудком это ни было.

Призраки…

Кто вообще в такое верит?

Мы верили.

И, как я позже выяснил, верил сержант Льюис. Он не забирал те вещи. Он сам, как и мы, не мог объяснить происходящее.

Однажды вечером он написал письмо, но не понес его ротному писарю, а положил на ящик со снарядами и придавил камнем, чтобы не сдуло.

Сержант заметил меня. Он покраснел и сказал, что это письмо для его брата и он не собирается обсуждать это.

Я всё равно не настаивал. В конце концов, я знал, что у сержанта был только один брат, который погиб в битве за Форт-Самтер^[5], ещё в самом начале войны. Погиб, как часто это бывало, сражаясь на противоположной стороне. Льюис как-то рассказал, что они сильно поругались, когда расставались, и с тех пор у него не было возможности примириться.

На следующее утро письмо, как и остальные вещи до него, исчезло. При этом камень остался нетронутым. Он так и лежал на ящике.

Ответа не последовало. Не могу сказать, обрадовались мы или огорчились.

Понемногу мы начали замечать и другое.

Мулы, к примеру. Чертовы упрямые мулы. Они стали такими спокойными и послушными, что нас это начало беспокоить. Они вели себя под шквальным огнем так, как не вели самые тренированные кони. Мы никогда подобного прежде не видели.

Порох никогда не сырел, какой бы мерзкой ни была погода. Мы слышали, как ублюдок Холлистер божился, что если бы не сырой порох, он бы всем задал жару. Но наш всегда был в порядке. Сухой, как песок в пустыне. Как бы медленно мы ни продвигались, мы всегда были готовы к бою.

И мы никогда не промахивались… по крайней мере, я такого не помню, с тех пор, как появился пацан. Никаких промахов, никаких травм, даже из-за того, из-за чего «Малыш Джонни-Попрыгун» получил своё название. Ушли в прошлое ожоги от пороха, сломанные отдачей пальцы, даже пепел и сажа перестали попадать в глаза. Наше 6-тифунтовое орудие вызывало уважение даже у таких, как Холлистер, что лишний раз доказывало, что мы стали самым эффективным расчетом во всем отряде.

Надежными и точными.

Даже в чём-то сверхъестественными.

Звук тоже изменился. Нам так казалось. Грохот бронзовой глотки «Малыша Джонни» стал звучать, как детский смех.

Затем настал самый ужасный, самый мрачный день.

Они удивились и испугались не меньше нашего. Ни мы, ни они не попали в