предстоящую перемену ветра, успешно лечил людей и оленей от несложных заболеваний. Но все это он узнал еще от отца, да и многие, очутись на его месте, поступали бы именно так. Но одно дело – помочь самому себе и совсем другое – получать исцеление от самого посвященного.

Гаймелькот надеялся, что общение с духами просветит его разум и ответит на многие мучившие его во время бессонных ночей вопросы. Но ничего подобного не случилось. После каждого камлания, во время которого он доводил себя до исступления, Гаймелькот, кроме страшной усталости и головной боли, никакого просветления не чувствовал. Люди перестали разговаривать с ним как с человеком: ведь он для них был вдохновленным свыше.

Старухи задавали глупые вопросы. Одна, например, спрашивала, что бы могло это значить: пролетающий ворон уронил на ее меховой кэркэр шлепок мокрого помета. За такие вопросы, на которые Гаймелькоту приходилось отвечать, изощряя свою фантазию, он готов был выдрать из старушечьих голов последние остатки жидких волос.

Обучение у знаменитого Лелю закончилось тем, что Гаймелькот увез у него звездной ночью младшую сожительницу и взял ее себе в жены.

Летом, когда широко разлился Омваам, жена родила двойню. Гаймелькот на радостях щедро помазал кровью идолов, так что их сразу густо облепили большие зеленые мухи.

Год шел за годом. Умерла жена и заняла место на древнем кладбище, и еще на одного человека выросла родня Гаймелькота в том мире, где нет смерти.

Гаймелькот все чаще стал отказываться от исполнения своих шаманских обязанностей, чувствуя свое бессилие. Лишь в редких случаях, поддавшись уговорам доведенных до отчаяния родных и близких больного, он брался за бубен и камлал. Это было мучительно: он долго не мог вызвать в себе вдохновение, то состояние, когда горло само начинает издавать звуки и тело, помимо воли, дергается.

Удивительно, что больные у Гаймелькота большей частью поправлялись. Он за это никакой платы не брал, и это еще больше увеличивало его славу в окрестностях долины Омваам.

Лишь сам виновник славы был равнодушен к ней и не задумывался над своими удачными исцелениями. Он никогда не мог забыть того солнечного летнего дня, когда умерла его жена, а он, обессиленный трехдневным беспрерывным вызыванием на помощь добрых духов, даже не мог закрыть ей глаза.

Однажды Гаймелькот приехал в большое прибрежное поселение, чтобы обменять добытые шкурки на товары в лавке американца. На крыльце американского домика висел кусок красной материи, и было оживленно, как во время большого торгового дня.

– Теперь у нас другая власть, советская, – такими словами встретили Гаймелькота знакомые. – В нашей лавке торгует фактория Интегралсоюза. Советская власть – власть для бедных.

Перемену власти Гаймелькот сразу почувствовал. Несмотря на его протесты, молодой лавочник отвалил столько товару за семь песцов, сколько Гаймелькот за всю свою жизнь не покупал. Хватило даже на маленький винчестер. Уезжая в свою одинокую ярангу, шаман радовался как ребенок. Он погонял собак, оглядывался на удаляющийся красный флаг и говорил вслух:

– Или лавочник сошел с ума, а вместе с ним и остальные, или действительно наступили необыкновенные времена.

Оправдалось второе предположение. Через несколько дней к Гаймелькоту приехали люди из приморского поселения и издалека завели разговор о том, что ему нужно вступить в артель. Из любопытства Гаймелькот перегнал свое немногочисленное стадо в общий табун и принялся ждать, что будет дальше. Его уговорили отдать обоих сыновей обучаться грамоте, а затем посоветовали выбросить бубен, иначе его будут считать врагом новой власти, хорошей власти для бедных. Гаймелькот исполнил и это. Только на одно предложение он ответил категорическим отказом – переехать в прибрежное поселение. Тогда ему сказали, что он колхозник, и дали план – двадцать песцов за охотничий сезон.

Гаймелькота снабдили новыми металлическими капканами, о которых он раньше только мог мечтать. В первый же год он впятеро перекрыл план и его назвали «ударником», как будто он не имел собственного имени. Гаймелькот и раньше не мог пожаловаться на отсутствие внимания к нему, но теперь он твердо знал, за что его люди хвалят. В один из приездов в приморское селение, когда он уже собирался уезжать обратно, его увидел председатель колхоза и велел следовать за собой.

Возле бывшей лавки американца стоял человек с каким-то оружием, укрепленным на треножнике.

– Он сделает твое лицо для газеты, – торопливо сказал председатель и прислонил Гаймелькота к стене, – ты не бойся, он тебе вреда не причинит.

Человек долго наводил на Гаймелькота свое оружие, потом он велел стоять неподвижно и взял в руки тоненькую черную кишку с блестящим наконечником. Раздался щелчок.

«Осечка», – с облегчением подумал Гаймелькот и отошел от стены.

Лицо Гаймелькота было действительно сделано. Он видел себя в газете и слушал, как сыновья, перебивая друг друга, читали о нем заметку. Все было правильно, за исключением маленькой детали, на которую можно было бы не обращать внимания. В газете было написано, что он «бывший шаман»…

Сыновья выросли. Старший закончил Анадырскую сельскохозяйственную школу и работал зоотехником, младший разъезжал по оленеводческим бригадам с красной ярангой и показывал кино.

Гаймелькот был уже стар. Правление колхоза постановило выплачивать ему пенсию, да и сыновья часто наезжали, привозили все необходимое и уговаривали отца переехать к ним в новый, светлый деревянный дом.

В приморском селении снесли последнюю ярангу. Даже семьи оленеводов стали оседать на центральной усадьбе колхоза, а Гаймелькот все жил один, в одинокой яранге на берегу Омваама. В поселке на него косились и говорили ему вслед: «Что с ним поделаешь – бывший шаман».

С каждым годом становилось все труднее переносить одиночество. Попытки избавиться от сокровенных дум были тщетны. Все же выходило так, что смысл стремления человека к продолжению своего рода не только в том, чтобы обеспечить себе потомство, не только для того, чтобы не исчез человеческий род, а также для того, чтобы старость не была такой одинокой и беспросветной…

Арсен сказал Гаймелькоту, что все оборудование нового прииска почти полностью перевезено. Остались мелочи, и он делает последний рейс.

Арсен попил чаю в яранге Гаймелькота, сел на трактор и поехал на юг. Гаймелькот долго стоял на холме, пока не скрылся с глаз ныряющий в тундровых холмах трактор с прицепленными санями.

Из всех времен года для Гаймелькота самой унылой была осень, и теперь наступила пора, когда он почувствовал ее