дряхлый ворон, прикованный к скучной кости.

Король, три года не поднимавшийся с постели, вернулся в свой пыльный чертог. Он слушал песню шута, и его длинные руки в старческих пятнах сжимали подлокотники трона.

Это был высокий человек — когда-то очень высокий, но теперь сгорбленный, как монах на молитве. Небесно-голубая одежда висела на нем как на вешалке, а длинная белоснежная борода походила на бороды узирианских пророков. На его коленях лежал сверкающий меч, корона, усыпанная изумрудами и опалами, сползла на брови.

Пугало у ног короля затихло, собираясь с силами, и снова запело:

Когда он умолк, высокий старик в голубой одежде протянул руку и шут взял ее. Ни слова не было сказано.

Джон Пресвитер, владыка Эркинланда и Верховный король всего Светлого Арда, Гроза ситхи и Защитник истинной веры, Владетель меча Сверкающий Гвоздь, Проклятие дракона Шуракаи, Престер Джон вновь сидел на троне из драконьих костей. Он был очень, очень стар, и он плакал.

— Ах, Таузер, — вздохнул он наконец. Голос его был глубок, но чуточку дребезжал. — Господь немилосерд, раз покидает меня в таком положении.

— Возможно, мой лорд, — старичок в клетчатом камзоле улыбнулся морщинистыми губами. — Но, полагаю, немногие, занимающие это положение, стали бы сетовать на жестокость.

— Но это как раз то, что я подразумевал, старый друг! — Король сердито тряхнул головой. — В этом возрасте призраков и теней все равны. Любой туповатый подмастерье счастливее меня.

— Ах, мой лорд, мой лорд, — седая голова Таузера качалась из стороны в сторону, но бубенчики на его колпаке давно уже онемели. — Вы жалуетесь сезонно, а не резонно. Время настигает всех рано или поздно, и малых и великих. У вас была неплохая жизнь.

Престер Джон поднял перед собой Сверкающий Гвоздь, держа его как святое древо. Он прикрыл глаза тыльной стороной узкой ладони.

— Ты знаешь историю этого клинка? — спросил он. Таузер бросил на него острый взгляд; он слышал ее тысячи раз.

— Поведай мне, о король, — сказал он тихо. Престер Джон улыбнулся, но взгляд его был прикован к обтянутой кожей рукоятке меча.

— Меч, маленький друг, это продолжение правой руки мужчины… и кровь его сердца. — Король поднял клинок выше, так, чтобы он поймал проблеск света из одного из высоких окон. — Точно так же человек — добрая правая рука Господа, исполнитель воли Сердца Господа. Ты понимаешь?

Внезапно он наклонился, сверкнув ясными глазами из-под косматых бровей.

— Ты знаешь, что это такое? — Трясущийся палец коснулся смятого куска ржавого металла, примотанного к рукояти клинка золотой проволокой.

— Поведай, о мой лорд. — Таузер отлично знал.

— Это единственный гвоздь из истинного древа казней, до сих пор находящийся в Светлом Арде. — Престер Джон поднес рукоять к губам и поцеловал ее. — Это гвоздь из ладони Эйдона Узириса, нашего спасителя, из его руки. — Глаза короля, поймавшие странный отсвет сверху, казались волшебными зеркалами.

— Конечно есть еще реликвия, — сказал он после паузы. — Кость из пальца святого Эльстана, убитого драконом… Вот здесь, в рукояти.

Снова наступила пуза, и когда Таузер поднял глаза, господин его опять плакал.

— Тьфу, тьфу на это, — простонал Джон. — Как я могу жить во славу Божьего меча, когда груз стольких грехов все еще терзает мою душу. Рука, сразившая Красного дракона, ныне не может поднять чашку с молоком. О, я умираю, Таузер, умираю.

Таузер наклонился, взял в свои руки костлявую руку короля и поцеловал ее.

Старик всхлипывал.

— О, пожалуйста, хозяин, — взмолился шут, — не плачь больше. Все люди должны умереть — ты, я, все. Если мы не убиты глупостью юности или невезением зрелости, значит наша судьба жить подобно деревьям: старше и старше, пока не зашатаемся и не упадем, таков путь всех вещей. Как можешь ты противиться Господней воле?

— Но я построил это королевство! — дрожа от ярости, Джон Пресвитер ударил кулаком по ручке трона. — Это должно иметь вес против любого пятна греха на моей совести, даже самого темного! Конечно, милостивый Господь запишет это в книгу Судного дня! Я вытащил этот народ из грязи, изгнал проклятых подлых стихи из страны, дал крестьянам правосудие и закон… Добро, содеянное мной, должно весить много. — Голос Джона прервался, словно мысли его блуждали где-то. — Ах, мой старый друг, — горько произнес он наконец. — Теперь я даже не могу дойти до рынка или аллеи. Мое… Мое королевство гибнет в пороке и пьянстве, пока слуги перешептываются и ходят на цыпочках за дверью моей спальни. Великий грех!

Слова короля эхом отскакивали от каменных стен зала и медленно рассеивались среди кружащихся пылинок. Таузер вновь завладел рукой короля и сжимал ее, пока тот не успокоился.

— Хорошо, — сказал Престер Джон некоторое время спустя. — По крайней мере, мой Элиас будет править жестче, чем я могу теперь. Увидев все это, — он обвел рукой зал, — я решил отозвать его из Меремунда. Он должен быть готов принять корону. — Король вздохнул. — Я думаю, мне пора прекратить эти женские причитания и возблагодарить Господа за то, что у меня есть сильный сын, способный принять власть над королевством, когда меня не станет.

— Два сильных сына, мой лорд.

— Фа! — Король поморщился. — Много имен могу я дать Джошуа, но не думаю, что сильный — одно из них.

— Ты чересчур суров, хозяин.

— Ерунда. Ты намерен учить меня, шут? Никто не знает Джошуа лучше меня, его отца! — Рука Джона задрожала, казалось, что он сейчас поднимется на ноги.

Наконец напряжение ослабло.

— Джошуа — циник, — продолжал король уже спокойнее, — циник, меланхолик, безразличный к своим подданным, а у короля нет ничего кроме подданных, каждый из которых потенциальный разбойник. Нет, Таузи, он со странностями, мой младший, особенно с той поры… с той поры, как он потерял руку. Ах, милосердный Эйдон, может быть, это моя вина.

— Что ты имеешь в виду, хозяин?

— Я должен был жениться после смерти Эбеки. Он рос в холодном доме, без королевы, может быть в этом причина странностей мальчика. Хотя Элиас не такой.

— Принц Элиас жесток, — пробормотал Таузер, но если король и