Двери в доме стояли нараспашку, пропуская внутрь свежий воздух. Кара прислонила велосипед к стене у двери. Голоса родителей в доме звучали громче обычного, так разговаривают, находясь в разных комнатах. Голос мамы звучал резко и натянуто, словно шнур, что вот-вот порвется. Кара остановилась и прислушалась.
— Мы рискуем. Пока мы здесь, всё, что они делают, сказывается на нас. Они не знают, что может из-за них проснуться.
— Я понимаю, — сказал отец. — Слушай, я же не говорю, что ты неправа. Но нам ведь тоже неизвестно, чем мы рискуем. И… ну а куда деваться-то?
Кара хорошо разбиралась в родительских интонациях и знала, как мама с папой говорят при детях и как, когда думают, что никто не слышит. Прямо сейчас шел серьезный взрослый разговор.
— С этим не поспоришь, — сказала мама, и Кара подумала, с чем «с этим», — но посмотри на Илос.
— Илос был неуправляем. А адмирал Дуарте, похоже, уверен, что здесь они смогут по крайней мере влиять на ее поведение.
— Как они вообще заполучили живой образец? — голос мамы зазвучал раздражённо, с досадой. — И зачем тебе-то это нужно?
— Ты знаешь это не хуже меня, дорогая. Протомолекула строит мосты, но в ней есть ещё и аспект взаимодействия. И возможность общения с другими артефактами — это… — дальше его стало не слышно, где-то там внутри он вернулся к маме.
Кара посмотрела на сарай. Там наверняка лежал отборник древесных проб, которым можно скрести корни, но весил он немало. Может, толковей закатать рукава и поработать пальцами? И корни целей будут.
По дороге к пруду Кара думала о своей школьной работе. Урок фонетики. В числе прочего говорилось и о том, как слушая родителей, дети учат фонемы, ещё ни слова не понимая. В разных местах речь звучит по-разному — специфический дифтонг Цереры отличается от произношения в Североамериканской Зоне Общих Интересов, Корее, на Титане или Медине — и дети усваивают местный говор раньше, чем начинают хоть что-нибудь понимать.
Однажды Кара что-то такое читала. Жил когда-то на Земле человек, который захотел научиться разговаривать с осьминогами, и для этого решил растить своего ребёнка в их компании, с тем расчетом, что человеческое дитя вырастет билингвальным — англо- и осьминогоязычным. Звучит как бред, но кто знает? Фонема работает так, что в конце концов могло и получиться. Правда, Кара точно знала, что с осьминогами никто так и не заговорил, то есть скорее всего, ничем хорошим эта затея не кончилась…
Она шла по тропинке, вдоль маленьких бороздок, оставленных колёсами тележки. Вода в пруду, наверное, холодная. Кара представила, каково будет сунуть туда руки. Интересно, птенцы ещё в гнезде? Им вполне может хватить сил спуститься вниз, в воду, и остаётся только догадываться, хорошо это или плохо.
Запах надвигающейся непогоды становился всё гуще, но небо было ясным, за исключением накинутой на солнце лёгкой вуали чуть светлее небесной синевы. Ветер окреп, и листья на деревьях заколыхались; они тихо постукивали друг о друга со звуком, похожим на дождь без дождя. Кара подумала, кто-нибудь когда-нибудь изучал маленькие серые штуковины на корнях, пытался понять, что они такое? Вряд ли. На Лаконии слишком много всего, а людей мало. Пройдут поколения до того как на планете все будет открыто и понято. Если такое вообще когда-нибудь случится. Год назад на уроке истории науки им рассказывали, сколько времени у людей Земли ушло на понимание их экосферы, а Землю за тысячи лет населяли миллиарды людей. На Лаконии несколько тысяч человек жили меньше десяти лет.
Птенцы сидели в воде, хлопали бледными кожистыми крыльями и что-то пищали друг другу. Уже хорошо. Значит, достаточно самостоятельны, чтобы о себе позаботиться. Дрон сломался, но ей всё равно придётся как-то доставить их в гнездо. Хотя о дроне думать было неприятно.
— Ну что, малыши, — сказала она, — посмотрим, получится ли у меня вас накормить, да?
Кара опустилась на колени у кромки воды, грязная влага просочилась сквозь штаны. Она видела только бледные корни глубоко под водой. На вид они росли глубже, чем она припоминала. Придётся намочить рубашку, но она всё равно начала закатывать рукава.
Мама-птица зашипела.
Она выплыла из кустов у берега, Кара отпрянула, опрокинулась навзничь и поползла прочь, перебирая ногами и локтями. Птица оскалила зеленоватые зубы, раскинула крылья и рванула вперёд с искаженной яростью маленькой сморщенной мордочкой. Птенцы с тревожным щелканьем бросились к ней за спину со всего пруда. Кара вытаращила глаза, а птица кашлянула, плюнула и отвернулась. Одно мгновение Кара пыталась как-то вписать в эту ситуацию некую другую птицу, которая наткнулась на сирот и теперь о них заботится.
Но все говорило о другом. Кожа птицы выглядела такой же восковой и мёртвой, как тогда, на кухонной стойке. Чёрные глаза смотрели немного рассредоточено, не так, как смотрит нормальная птица. Нектарницы жили по всему поселению. Кара перевидала десятки, но ни одна не двигалась так неуклюже, как эта. Ни одна не делала на ходу странных неуверенных пауз, словно каждой мышце приходилось вспоминать, как работать. Кара проползла вверх по берегу, топча пятками голубой клевер. Птица, не обращая на неё внимания, отплыла на середину пруда — остановилась, замерла как статуя — и нырнула. Птенцы суетились вокруг, пока она не всплыла. Маленькие рты принялись глотать воду, затем выплюнули всё, кроме еды, потом все заново.
У Кары в горле застрял комок. Дыхание перехватило, она задыхалась, будто кто-то отключил подачу воздуха на планету, а в грудь, казалось, вместо сердца попало что-то случайное, что теперь изо всех сил пыталось выбраться.
— Серьёзно? — пробормотала она.
Никто не ответил. Она села, поджав ноги и не замечая, что принимает позу, которую её учитель называл молитвенной. Кара старалась не шевелиться, будто от любого движения мир вокруг мог лопнуть, как мыльный пузырь. Птица нырнула и появилась вновь.