ноль.

Могут убрать воспоминания — этого, само собой, категорически не хотелось, но ведь именно так и поступали с героями фантастических романов, если им не удавалось удрать по-тихому или договориться. Психовать по поводу того, как все устроится со мной, сейчас не имело смысла, потому что зависело от меня немногое, а остальное — только лишняя нервотрепка.

Глава 2

Несколько дней назад начала поспевать земляника и я уже съела несколько горстей вкуснейшей ягоды, а сегодня с листом лопуха в руке собирала настоящий урожай, который должен был пойти на долгожданный кисель.

Сознание вдруг отметило какое-то непривычное ритмичное глухое постукивание. Оглянувшись, я с корточек мягко села на попу да так и сидела, глядя через плечо на коня, выходящего из леса. Вцепившись в поводья, лицом вниз, на конской шее лежал мужик. Как и положено тут — с бородищей, но без сознания. Вспомнились слова: «никто мыслящий границу не пересечет». Или разумный — не помню, но смысл один. А этот как раз сейчас и не мыслящий и не разумный — все правильно. Этот случай, видимо, не предусмотрели и что мне теперь делать?

Мужик не двигался, может поэтому страха не было, и я включила логику. Пока он не в себе, можно тихонько отвести коня обратно — до границы. А там с ним пусть разбираются свои — помогают и лечат.

Он без сознания, а значит болен или ранен, а я совсем не медик. И как он себя поведет, очнувшись, еще не известно. Решение разумное и взвешенное, зачем мне даже гипотетические неприятности? К тому же я не брошу его на произвол судьбы, а доставлю к месту, где ему окажут квалифицированную помощь.

Ага — если его кто ищет… Но это я посмотрю на границе, там и приму окончательное решение. Все это я сообразила мигом. И еще четко понимала, что главное в любой ситуации — не паниковать.

Подойдя ближе, рассмотрела и коня, и всадника. Конь был красив, но они мне всегда нравились и по этой самой причине я их абсолютно не боялась. Вряд ли боевого коня учат нападать на баб, так что у меня лаской и уговорами вполне может получиться осторожненько увести его отсюда.

Рассмотрев мужика ближе, убедилась в правильности своего решения — я бы сама просто с места его не сдвинула. Он был высокого роста, крепкого телосложения — богатырь просто. Возраст не определить из-за бороды, но далеко не юноша.

Не страшненький, скорее приятной внешности, черты лица вроде славянские, похож чем-то на героев картин Васильева — прямой длинноватый нос, лицо удлиненное, брови резко очерчены, с изломом. Между ними горестная складочка, наверное, от боли. Рта не видно в бороде и усах, глаза закрыты, а ресницы просто роскошные.

О своих, по ощущениям, я тоже что-то такое подозревала. Даже всполошилась в свое время по поводу остального волосяного покрова, но буйства оного в других местах не наблюдалось, и я успокоилась. Так что ресницы здесь у всех, наверное, густые и длинные. Оружия у мужика не было, кроме ножа на поясе, но видно было, что это воин. Как называлось то, что было на нем одето поверх рубашки и штанов, я не знала. Точно не доспех, но понятно было, что это местное воинское облачение — толстая кожа, металлические вставки типа заклепок…

Сознание он потерял не от болезни — от левого плеча вниз шел глубокий разрез, вскрывая грудную пластину. Кожаное облачение было расстегнуто и оттопырено на груди. Возможно, он потерял много крови и ослаб от кровопотери, но рана не смотрелась смертельной.

В старину воин мог сражаться и с более серьезными повреждениями, а тут мышечный порез — и обморок. Слабак, однако… А может, рана глубже, чем кажется — полостная, проникающая под ребра… Кровь сильно пропитала штанину, но ткань там не была разрезана, так что на ноге повреждений не должно быть, очевидно просто натекло с груди.

Решившись действовать, ласково приговаривая и сюсюкая, я легонько потянула коня за повод, предлагая развернуться в сторону леса. Он резко дернулся, фыркнул, я заорала и отскочила, а мужик рухнул на землю, ссунувшись по конскому боку. В стремени остался сапог, а вторая нога, вывернувшись и глухо щелкнув, застряла с другой стороны.

Конь, нервно вздрагивая, сделал шажок и встал на месте. И тут я вышла из ступора. Твою ж мать… покалечила еще больше… Освободив вторую ногу из стремени, осторожно опустила на землю — мужик ни фига не очнулся. А если он уже умер? Ослабевшими от паники пальцами щупала венку на мощной шее — она слабо билась, и тело было теплым, так что он просто без сознания. Но до чего же глубокий обморок!

Лечить нечем и некому, кроме меня. Поэтому буду делать все, что могу — лечить яблоками. Все равно больше нет ничего, кроме кипяченой воды. Если тот дядька соврал про раны — этому воину просто не повезло.

Растянув в стороны и разорвав сильнее одежду, промыла резаную рану кипяченой водой, промокнув чистой простынкой из сундука. Вид развороченного тела был жутким, я сочувствовала сейчас хирургам и чувствовала все возрастающее уважение к людям этой благородной и чего уж там — мужественной профессии.

Как ни старалась я действовать аккуратно, одежда все равно немного намокла, вода с сукровицей протекла под спину, что с этим делать — подумаю после. Яблоко мелко нарубила и завернув кашицу в край простыни, сжала, и сок полился вниз, заливая рану, попадая внутрь. Дать бы ему попить этого сока, но зубы крепко сжаты, а раздвигать их ножом страшно — порежу.

Значит, буду поить, как больную собаку — оттянула двумя пальцами щеку и влила сок за нее. Постепенно он просочится сквозь зубы и последует непроизвольное глотательное движение. Так сделала несколько раз. Рану прикрыла чистым краем простыни и села рядом на землю.

Сердце колотилось и потряхивало от волнения. Сильно напрягала ответственность момента: ногу необходимо вправить, а на это у меня нет ни сил, ни умения. На улице больного не оставишь в сырой одежде и на сырой земле. А поднять его я не смогу, только волоком немного протащу, а вот в дом не подниму точно. Сколько времени нужно, чтобы подействовало яблоко — неизвестно. А если ночью дождь? А с конем что делать, я же к нему теперь подойти боюсь?

От осознания своего бессилия весь мой самоконтроль испарился и слезы потекли рекой, прорвав плотину здравомыслия и сдержанности. Первый раз с того момента, как попала сюда, я плакала — от жалости к себе. Наверное, катализатором моего срыва послужило это чувство ответственности за человеческую жизнь и при этом ощущение собственной беспомощности в вопросе лечения и помощи.

И вот я позорно и гадко рыдала, подвывая и хлюпая носом. Такая истерика случилась со мной вообще впервые. Но зато со слезами уходило напряжение и страх. Я не