Мария Федоровна Каменская Воспоминания

М. Ф. Каменская и ее «Воспоминания»

«Воспоминания» Марии Федоровны Каменской (1817–1898) были опубликованы в 1894 году в журнале «Исторический вестник». Оцененные современной прессой как «наиболее интересные материалы по части мемуаров, помещаемых в последнее время в наших исторических журналах»^[1], они вызвали интерес и у обычных читателей, и у специалистов по истории России первой половины XIX века — историков, искусствоведов, филологов. И вскоре с их легкой руки многие эпизоды и факты из «Воспоминаний» стали кочевать из работы в работу без всяких ссылок на первоисточник.

Между тем шло время, и номера журнала с «Воспоминаниями» делались все менее доступными широкой публике.

В 1930 году известный пушкинист Николай Осипович Лернер предпринял попытку переиздания мемуаров Каменской. Книга была полностью подготовлена к выходу в свет, но по каким-то причинам в последний момент набор был рассыпан и издание не состоялось.

И постепенно, «Воспоминания» М. Ф. Каменской перешли в разряд «забытых» книг. Такая судьба была одновременно и удивительна и понятна. Удивительна, потому что увлекательность воспоминаний и их обращенность к любимой читателями пушкинской эпохе, казалось, должны были обеспечить книге стойкий читательский интерес. Понятна, потому что непоколебимый монархизм автора «Воспоминаний» сделал их на долгие годы не вполне удобными для печати. Да и сама Каменская, восхищающаяся Булгариным и Кукольником и как писательница мало известная даже современникам, не вызывала энтузиазма у издателей.

Действительно, М. Ф. Каменская не обрела писательской славы. Но при всем том она была талантливым и литературно одаренным человеком. Эта даровитость заложена в ней едва ли не на «генном» уровне, ибо по рождению она была графиней Толстой — Алексей Константинович был ее двоюродным братом, а Лев Николаевич — троюродным.

Незаурядность, природная одаренность «бродила» в Толстых, у одних находя выход в творчестве (чаще всего литературном, хотя были среди Толстых и художники, и композиторы), у других — в неистовой тяге к собирательству, у третьих же — и таких было особенно много — в эксцентричностях разного рода, от безобидного чудачества и страсти к шутовству до «эгоцентризма и дикости»^[2], причем эксцентричность вполне могла сочетаться и с творчеством, и с собирательством.

Эта «чудаковатость» родни была замечательно подмечена М. Ф. Каменской. Очаровательная неуклюжесть «дяди Константина», добровольное скоморошество Александра Петровича, потрясающий воображение эпатаж «Американца», неукротимая пылкость Аграфены Закревской, артистическая непосредственность отца — все это схвачено и передано в ее «Воспоминаниях» с подлинным литературным блеском.

Отец мемуаристки, Федор Петрович Толстой (1783–1873), — оригинальный художник, знаменитый медальер, едва ли не первым в России возведший медаль на ступень высокого искусства, вице-президент Академии художеств (1828–1859), — поистине главный герой этой книги. Все знавшие его отмечали необыкновенную разносторонность его личности. Медальер, рисовальщик, скульптор, гравер, живописец; очень недурной механик, слесарь и часовщик; он превосходно жонглировал, фехтовал, ездил верхом (даже брал уроки вольтижировки), танцевал (учился у знаменитого Дидло), писал драмы и прозу, занимался гальванопластикой (и составил учебник по этому делу) и даже мультипликацией; основательно знал физику, химию, зоологию, астрономию, историю, археологию, политэкономию, литературу. При этом он всегда стремился досконально изучить предмет, дойти до самой сути; во всех ремеслах тщательно изучал технологию, сам делал для себя инструменты, составлял краски. И был он великий труженик: работа составляла для него и содержание, и смысл, и цель жизни.

Чрезмерная одержимость работой тем не менее вовсе не отрывала Ф. П. Толстого от действительности. Он жил полной жизнью, живо интересовался происходящим вокруг и рано начал чувствовать окружающее неблагополучие. Жажда обновления сочеталась у него с неприятием насилия во всех его видах. К тому же как истинный сын своего времени он был воспитан в духе философии Просвещения с его культом Разума, Добродетели и Законности. Личное самоусовершенствование, просветительство и благотворение — вот те пути, которые могли, по мнению Ф. П. Толстого, привести к благодетельным переменам в Отечестве. Его политический идеал не простирался далее ограниченной монархии, возглавляемой просвещенным и, желательно, всенародно избранным монархом, — идеал, также восходящий к философии Просвещения и подкрепленный размышлениями над российской действительностью.

«Отец, — писала младшая дочь Толстого Е. Ф. Юнге, — не был революционером, он всегда был против насилия; он не был и тем, что потом называли «постепеновцем» — не от одного времени ожидал он прогресса, а считал, что всякий по силе и возможности должен способствовать улучшению человеческой жизни и трудом своим, и честным, правдивым словом»^[3].

Эта установка вовлекла в 1815 году Толстого в масонское движение, где он вскоре достиг довольно высоких степеней, а в 1818 году сделала его членом Союза Благоденствия, в наибольшей степени из всех декабристских организаций носившего просветительский характер. Первоначальная цель Союза — не переворот, а формирование общественного мнения, благоприятного для введения конституции («мнения правят миром»). На членов общества, согласно его устава, возлагалась «обязанность распространения между соотечественниками основных правил нравственности и просвещения, споспешествовать правительству к возведению России на степень величия и благоденствия, к коей она самим творцом предназначена».

Цель великолепно соответствовала устремлениям Толстого. «Побудила… меня вступить в благотворительное Общество, — писал он в своих показаниях на следствии, — всегдашняя моя готовность быть полезным всем требующим помощи в нуждах. Не имея никакого понятия о совещаниях и о том, что происходило на оных, я действовал с начала до конца одинаковым образом: помогал, кому мог, давал искренние советы тем, кто от меня их требовал»^[4]. Конечно, утверждая, что ничего не знал о политической стороне деятельности общества, Толстой покривил душой: на заседаниях он бывал и даже на одном из них, поддавшись настойчивости и железной логике Пестеля, подал голос за республиканское устройство для России, что совершенно не соответствовало его искренним убеждениям. Но в основном он был прав: главным для него были просветительство и