благотворительность. Поэтому, когда политика в деятельности Союза Благоденствия возобладала, когда радикальные мнения стали брать верх и все настойчивее зазвучала мысль о необходимости переворота, Толстой, не колеблясь, отошел от организации.

Как писала Е. Ф. Юнге, «с декабристами отец разошелся в убеждениях и не хотел ничего знать об их новом обществе: он не верил в возможность осуществления их дел и никогда ни в чем не одобрял насилия, но знакомство с ними он не прерывал и многих из них очень любил. О четырнадцатом декабря он ничего не знал, хотя и виделся накануне с Рылеевым и еще с кем-то…». Пестель «всегда был ему несимпатичен, и влиянию его отец приписывает те крайности, в которые впали декабристы и которые были причиной их гибели»^[5].

Даже отойдя от общества и не участвуя в восстании, Ф. П. Толстой всю свою жизнь сохранял черты, присущие именно людям декабристского типа: благородство, верность убеждениям, подлинную порядочность, высокое чувство чести, демократизм и внутреннюю свободу. Удивительно, но и по отношению к Николаю I он сумел себя поставить во вполне достойное положение. Как свидетельствовала его дочь, «сила его безыскусственной правдивости влияла даже на Николая Первого. Отец не боялся возражать грозному царю, когда дело касалось его мастерства. Мне известен случай, когда отец при всей свите и всей академии заявил, что «и не подумает» исполнить приказания государя, и, спокойно выдерживая сердитый взгляд Николая, убивавший, как тогда говорили, на месте людей, приступил к изъяснению своих мотивов. К чести императора, дело кончилось тем, что он сказал: «Ну, да тебя не переспоришь, делай как знаешь». Не скрывался Федор Петрович и в своем порицании действий царя и правительства. «Резкие речи иногда доходили до императора; один раз Адлерберг нарочно приехал к отцу и передал ему слова монарха: «Спроси ты, пожалуйста, у Толстого, за что он меня ругает? Скажи ему от меня, чтобы он, по крайней мере, не делал этого так публично»^[6].

Конечно, наряду с несомненными и блестящими достоинствами Ф. П. Толстому были присущи и недостатки и главный из них — слабохарактерность в бытовых проявлениях — самым печальным образом повлиял в свое время на судьбу его старшей дочери.

В своих «Воспоминаниях» Марья Федоровна старательно избегала разговора о политических пристрастиях отца, а в чем-то заменила их собственными, уже старческими, воззрениями, и это нужно иметь в виду при чтении мемуаров, но самый облик Толстого нарисован с такой любовью и нежностью, «описан так художественно, что, — по свидетельству Е. Ф. Юнге, — читая, я… вижу его как живого перед собой^[7].

О детстве и юности Каменской подробно рассказано в «Воспоминаниях». Воспитывали ее в явном соответствии с педагогической теорией Ж.-Ж. Руссо, в свободе и доверии, и в духе присущих ее родителям гуманистических убеждений. Росшая в артистическом кругу, вдали от большого света, она не приобрела и обычных светских пороков, сохранила простоту, естественность и здоровые чувства. По своей красоте она могла рассчитывать на блистательную, по светским понятиям, партию. Но и среда, и воспитание, и пылкое воображение заставляли ее искать не просто героя, но героя романтического. Первым ее избранником стал знаменитый в ту пору драматург Нестор Кукольник, чей блистательный портрет кисти К. П. Брюллова наверняка памятен читателю (длинные, до плеч, волосы, черный глухой сюртук и цилиндр в руках). Возникшее чувство было обоюдным, но увенчаться браком не могло: Кукольник был женат, хотя и не слишком афишировал это обстоятельство. Женился он еще до своего приезда в Петербург в 1831 году, а с Машенькой Толстой они познакомились в конце 1833 года. Марья Федоровна либо действительно не знала о жене Кукольника, либо пожелала как-то выгородить дорогого ей человека, но только в «Воспоминаниях» обстоятельства их разрыва окружены таким туманом, что заставляют читателя строить самые разные догадки.

Окончательно вытеснило из ее сердца первую любовь и решило дальнейшую судьбу появление в 1837 году нового героя — молодого беллетриста Павла Павловича Каменского (1810–1871), красавца с черными бархатными глазами, вояку-«кавказца» с Георгиевским крестом в петлице, «друга» и подражателя Марлинского, краснобая, остроумца, певца, танцора и т. д., и т. п. Этот брак стал для Марьи Федоровны источником и большого счастья, и горчайших мук.

Жизнь щедро оделила ее интересными встречами с писателями, художниками, актерами (лишь часть этих знакомств отражена в «Воспоминаниях»), М. И. Глинка дружил с ее мужем и посвящал ей романсы; К. П. Брюллов писал ее портреты и делал с нее эскизы для своей «Осады Пскова»; немолодой уже П. А. Вяземский, встретив ее как-то в маскараде, подарил на другое утро книгу с посвящением:

Мужа своего она очень любила и не переставала любить до самого конца, несмотря на то, что с годами все заметнее проявлялись непривлекательные черты характера Каменского: лживость, хвастовство, слабоволие и совершенно непостижимое легкомыслие. В конце 1840-х годов, с трудом добившись разрешения на заграничную поездку, он уехал в Англию, где при посольстве служил его брат, а оттуда, не сказав никому ни слова и уж точно без всякого разрешения, махнул в Америку, которую ему внезапно захотелось посмотреть. В Петербурге стали злословить, говорить, что Каменский бросил семью, но он вскоре вернулся… Со службы его к тому времени за, просрочку отпуска выгнали, а самовольное путешествие было чревато серьезнейшими неприятностями. Спасло лишь вмешательство самого императора Николая I, которого Марья Федоровна умолила о прощении мужа. Надо сказать, что Николай Павлович вообще очень благоволил к ней и не однажды исполнял ее просьбы.

Позднее, когда Л. Н. Толстой начал работать над повестью «Хаджи-Мурат» и интересовался личностью Николая I, Е. Ф. Юнге по его просьбе записала для него несколько семейных анекдотов, и среди них такой: «Когда сестра моя была уже замужем, Николай Павлович очень ухаживал за ней в маскарадах. Сестра рассказывала, что за ними там всегда ходил по стопам какой-то субъект; раз Николай Павлович заметил его и обернулся к нему, и субъект вдруг исчез, как сквозь землю провалился. Один раз,