Группа Мартова имела принципиальные возражения против поездки, она ждала еще ответа от Чхеидзе, чтобы застраховать себя в будущем от упреков, с чьей бы стороны они ни исходили, Мартов никогда не делает революции без того, чтобы не заручиться нотариальным удостоверением, что иначе он не мог поступить. Так готовились мы к отъезду. Мы знали, что переезд через Германию вызовет целый ряд упреков по адресу большевиков.

Ленин считался даже с возможностью политического процесса, и все участники поездки должны были подписать заявление о том, что им известна возможность такой опасности. Но другого выхода у нас не было. Было ясно, что ни Англия, ни Франция не пропустят нас через свои границы. Это наше предположение подтвердилось. Все попытки Чхеидзе в этом направлении ни к каким результатам не привели и через две недели после нас и группа Мартова проехала через Германию. Нужно было документы, относившиеся к поездке, собрать и копии с них оставить за границей. Лорже из Франции, Леви из Германии. Бронский из Польши и Платтен из Швейцарии подписали протокол об условиях нашей поездки. Я говорю — мы, так как также и я, хотя не русский, а польская овечка из Габсбургского стада, должен был также тайком прошмыгнуть через Германию, для того, чтобы из Стокгольма, откуда сообщения с Петроградом были легче, чем из Швейцарии, позаботиться о том, чтобы большевистская бацилла, транспортированная Людендорфом в Россию, нашла обратно дорогу в Германию.

Легально я не мог проехать, оставалось нелегально вместе с русским поездом прошмыгнуть через Германию. Закончив наши работы в Берне, мы выехали в Цюрих, где мы приняли последние приветы от наших друзей, последние проклятия патриотов и отбыли в Германию.

II

Был уже вечер, когда наш поезд прибыл на пограничную станцию. Нас было сорок человек с детьми и багажом. Немецкая пограничная стража встретила нас и отвела в таможню. По условию, ни наши бумаги, ни наш багаж не должны были подвергнуться контролю. Оставалось только пересчитать нас для какой цели мужчины и женщины сгруппировались в разных углах комнаты. Посреди комнаты, на столе, стоял пятилетний белокурый гражданин Моисеева вероисповедания, составлявший единственную собственность одной товарки из Бунда. Нельзя сказать, чтобы наше настроение в этот момент было особенно приподнятым. Тонкая, нервная система ребенка чувствовала, что происходит что-то необычайное. Осмотрев всех кругом, ребенок спросил на разговорном еврейском языке, от которого, как всем известно, и произошел немецкий язык: «Мамочка, что это тут происходит?»

Этот вопрос, прозвучавший в тишине, рассеял наше напряженное состояние. Мы погрузились в вагоны, при чем организаторские способности русских эмигрантов восторжествовали в полной мере. Прошло довольно много времени, пока каждый нашел свои ноги и пристроился на месте. И тогда поезд тронулся. Нам было предоставлено два вагона: одно купэ занимали сопровождавшие нас немецкие офицеры, с которыми Фриц Платтен, как первый дипломатический представитель будущей Советской России, вел сношения. На одной из станций мы получили маленькие котлеты, которые отнюдь не говорили о блестящем состоянии продовольственного дела в Германии, и за которые мы заплатили по две марки, что тогда нам казалось очень большой суммой. Во время поездки среди нас царило большое оживление. Сыпались шутки, велись политические споры, и только один Сокольников сидел в сдержанной позе знатного иностранца.

Вечером водворилось такое веселие, что Ленин, присвоив себе исполнительную власть, пригрозил разъединить меня с одной товаркой, имени которой я тут не назову, — если смех не прекратится. Большие затруднения вызвал также вопрос о пользовании изолированными комнатами, так как из-за присутствия детей запрещено было курить в купэ, и курильщики всегда мешали тем, кому надо было пользоваться этими комнатами. Наконец, вопрос этот был разрешен созданием карточек А и Б, при которых имевшие карточки А пользовались преимуществом. С исторической точностью трудно установить, кто был великий инициатор этого дела. Рано утром пришел Платтен с известием, что в поезде находится Янсен, который на «немецкой земле» хочет нас приветствовать от имени центральной комиссии немецких профсоюзов. Было ясно, что дело идет о попытке позондировать почву со стороны хитрой лисы Легина, и что Парвус также не совсем не причастен к этому делу, так как Янсен был не только дипломатом при особе Легина, но главным сводником и при Парвусе (во всех отношениях). Мы отказались от разговора, Платтен взял у Янсена газеты для нас и отвел его в офицерское купэ, где он и нашел себе пристанище.

Для меня эта история закончилась очень грустно.

Из опасения, что меня Янсен может узнать, меня спрятали за баррикадой из сундуков, где я пробыл довольно много времени, читая газеты, которые принес нам Янсен.

В Франкфурте-на-Майне немецкие солдаты, находившиеся на вокзале, узнали, что в поезде находятся русские революционеры. Они прорвали кордоны из шпионов и проникли в наши вагоны, каждый с двумя бокалами пива в руках. Пиво оказалось очень плохим. Видно уже было, что немецкому благополучию приходит конец. Но солдаты были добрыми рабочими ребятами и задавали только один вопрос: когда же наступит мир? Из разговора выяснилось, что большая часть из них принадлежит к шейдемановской партии, что было очень печально. В Берлине наш вагон был окружен шпионами, дежурившими до тех пор, пока поезд не тронулся. Наконец, мы на пароходе. Изголодавшиеся, набросились мы на шведские яства. Был прекрасный день, свежий ветерок дул с моря. Ленин бегал по палубе и все время спрашивал, не посинел ли у него нос, что по наблюдению моряков, должно быть признаком близкой внутренней бури. Но все сошло благополучно. Мы получили радиотелеграмму, извещавшую, что в шведском порту нас ожидают Ганецкий и секретарь шведской партии, тов. Шторм. Так это и было в действительности. Но нас ожидало еще большее удовольствие. Шведские товарищи заказали прекрасный ужин, который сорок «бацилл» уничтожили с невероятной быстротой. Кельнеры ресторана смотрели на нас, как на банду варваров. Затем мы отправились на вокзал и утром следующего дня были уже в Стокгольме.

У нас не существовало еще тогда статистического бюро. Потому я не могу сказать, сколько раз мы завтракали. В Швеции вообще завтракают целый день. Я не могу также сказать, сколько раз мы фотографировались. В Швеции фотографируются также при всяком удобном случае, правда, за исключением тех часов, во время которых завтракают и не считают возможным себя беспокоить. В гостинице