Серхио Перейра

“Петроград. Декабрь 1916”

Дорогой читатель, рассказ, который вы сейчас прочитаете, является всего лишь выдумкой автора. Все совпадения с реальными людьми и событиями случайны.

История и персонажи придуманы и не имеют никаких реальных прототипов, Поэтому не ищите параллелей героев рассказа с реальной историей.

I

— Тпру! Стой, Маруська, приехали! Барин, а барин, приехали! Трактир “Копенгаген”!

Ездок сбросив меховой полог, укрывавший его, вылез из саней, достал из портмоне несколько монеток, внимательно осмотрел их, те ли?

— Ещё бы прибавили полтинник, барин!

— Уже прибавил, а ты клянчишь! Стыдно, братец! — строгим тоном произнес “барин” и сунув возчику монеты, отворил дверь трактира.

На входе гостя встретил трактирный слуга в белых штанах и в такой же рубахе навыпуск, подпоясанной шнуром с кистям.

— Милости просим, господин хороший! Чего изволите?

“Господин хороший” удивлённо посмотрел на полового:

— Изволю, братец, откушать, а чего бы я ещё в трактир ходил? Не за песнями же?

Слуга помог гостью снять верхнюю одежду — длинную двубортную, крытую черным кастором, шубу на меху, почтительно замер, а получив котелок и в придачу к нему двугривенный, и пробормотав:

— Благодарствую, барин! — исчез, как и не бывало его вовсе.

Гость, одетый в светло-серую, весьма редкую в российских пределах, визитку, бежевый жилет, полосатые, в серо-черную полосу, брюки, и лаковые ботинки с замшевым, в тон жилета, верхом, застыл на мгновение у зеркала, поправил галстук, тёмно-серый пластрон натурального шелка, и быстрым шагом прошел в конец зала. Сел за свободный столик. Подошел буфетчик и почтительно склонившись, стал ожидать, когда гость сделает заказ.

Гость поднял на буфетчика чёрные, чуть выпуклые глаза:

— Как вас величать изволите, милейший?

— Кузьмич, мы, ваше благородие, Тимофей Кузьмич, стало быть!

Гость заливисто захохотал:

— Эка ты, Тимофей Кузьмич, загнул! Какой я тебе “благородие”? Пролетарий я. Умственного труда пролетарий. Доктор философии. Обычно меня Александром Львовичем кличут. Вот что, Кузьмич, сооруди-ка сперва водочки. У вас с этим как? “Сухой закон” ведь.

— В ресторациях и заведениях трактирного промысла первого разряда разрешено, Александр Львович! — со сдержанной гордостью за предоставленную “заведению трактирного промысла первого разряда” трактиру, Копенганен”, честь торговать горячительными напитками, — отвечал буфетчик Тимофей Кузьмич.

— Тогда вели сперва белой холодной смирновки со льдом, а на закуску…

— Балычок-с получен с Дона, Александр Львович!

— Ладно, Кузьмич, неси. И вот ещё что. Тут, с минуты на минуту, ко мне человек подойти должен. Вели, чтобы ко мне привели, к господину Парвусу, Александру Львовичу.

— Не сумнивайтесь, Александр Львович, исполним! Приятного вам аппетита!

II

…Дверь трактира распахнулась в очередной раз. Вместе с клубами морозного воздуха и снегом, внутрь вошёл невысокий господин в шубе мехом наружу и, то ли в калмыцком, то ли башкирском, меховом малахае. Вошедший господин отряхнул с себя снег, пробормотал что-то вроде “факинфрост”. Подоспевший слуга только диву дался! С каких же это таких сибирских весей к нам гость заявился?!

Господин зябко повел плечами, раздраженно поглядел в сторону окна за которым кружилась метель.

— Велите стопку водки принести, сударь? Для сугрева, так сказать!

— А давай-ка, э… — судя по всему, господин не знал, как правильно обратиться к слуге. Ну не хамским же барским, “братец”, именовать слугу, в самом деле!? ХХ век, как никак на дворе! Наконец нашёлся, — “Английской горькой”, большую рюмку, уважаемый!

— Простите, сударь! Не держим-с! Из патриотических, значит соображений! Есть водка, коньяк-с, шнапс! Ни джинов, ни висок не держим-с! Супостаты нагличане намедни Одессу со своих линкоров главным калибром обстреливали. Оперный теантр разрушили-с, Городскую Думу! Вандалы-с!

— Нет, шнапса не надо. Вели-ка лучше старшего приказчика позвать.

— Нешто осерчали, сударь? Простите великодушно! Я про то в “Копейке” читал-с! Сущая правда, сударь! Ещё пишут, что городовому снарядом оторвало голову! Ужас!

— Да нет! У меня тут встреча назначена. Господин Парвус ожидает.

— Так точно, сударь! Извещены-с, сей момент! Лишь ваши вещи отнесу в гардероб и проведу-с…

— Я имею честь видеть господина Парвуса, Александра Львовича?

— Да, — ответил Парвус, вставая из-за столика, — Александр Львович Парвус, доктор философии Базельского университета, а вы, сударь, Красницкий Владимир Александрович?

— Да, это я, сударь! Вы хотели говорить со мной? Но я не имею удовольствия вас знать.

— Присаживайтесь, господин Красницкий, разговор у нас с вами будет долгий, я надеюсь, — Парвус жестом пригласил гостя сесть, — Владимир Александрович, я много слышал о вас. Посетил даже ваше выступление в цирке Чинизелли. Вы талантливы, я бы сказал, что вы — чертовски талантливы! Вы достойны того, чтобы играть Гамлета на сцене Шекспировского театра “Глобус”, а обретаетесь, простите великодушно, в заметённой снегом России. Вы ведь англофил, не так ли, господин Красницкий? Вы имели постоянный и высокооплачиваемый ангажемент в Лондоне. Более того, вы не любите Россию, не правда ли?

— Господин Парвус, извольте объяснить мне зачем я вам понадобился? Если лишь для того, чтобы рассказать мне, как я “чертовски талантлив”, то простите, и позвольте откланяться! “Тайм из мани!”, как говорят англичане!

— Не гоношитесь, Красницкий! — Парвус резко осадил собеседника, — именно о “мани”, столь любимой вами “энергетической субстанции, проявленной в банкнотах и монетах”, мы и поговорим. Но прежде давайте поедим, Владимир Александрович. Тимофей Кузьмич! Угощаем знаменитого артиста! Сказывай, чем кормить будешь?

III

…Кузьмич посетовал на “скудость, вызванную военными действиями на фронтах” и предложил гостям на первое; тестовскую селянку — с осетриной и стерлядкой, уточнив, что стерлядка, само собой, — “как золото желтая, нагулянная стерлядка, мочаловская!”. Заедать селянку полагалось исключительно “расстегайчиками с налимьей печенкой”, а иначе: Профанация-с! — щегольнул Кузьмич иностранным словом, которое услышал, видимо, от репортёров “Петроградских