время.
— Восемь секций, сэр, — техник уже не скрывал нервозности. — Десять. Двенадцать.
Всего в СПАПИ было сорок секций, занимавшихся Поступлением и Анализом Прямой Информации.
Стревелл молчал, безучастно глядя на пульт, потом поднял глаза на машину:
— Наши шансы еще очень велики. Пусть зацикливается.
— Скорее, Хэнк, — убеждал Джером, — она не заработает. Вы превысили ее возможности. Я вам говорил.
— Ничто не превосходит возможностей СПАПИ. Мы поставили ей вполне логичную задачу и дали достаточно информации для принятия решения. Я жду решения.
Он положил руку на пульт и пригнулся вперед, едва не коснувшись носом стекла.
— Двадцать секций, — бормотал техник. Остальные техники следили за ним. — Тридцать, тридцать пять… — Позади них что-то загудело, сильнее, чем публика.
— Сорок… все зациклило, сэр, — голос техника стал хриплым.
Снаружи в Комнате не было заметно ничего особенного. Продолжал гореть красный сигнал «Работа».
Потом кто-то направил свет на лицо Джерома и тут же убрал это…
…Стекло не попало в него, как не задела его и большая часть разлетевшихся обломков. Но одна из балок его все-таки зацепила… Все же он один из первых вышел из больницы, и рука заживала хорошо. Пока она не очень нужна была ему: работы не предвидится, по крайней мере, месяц. Стревелл уже обдумывал новые планы, начав диктовать, еще лежа в больнице. От крыши почти ничего не осталось, но железобетонные стены устояли. Они были рассчитаны на девятибалльное землетрясение по шкале Рихтера и чуть ли не на ядерный взрыв. Внутренний взрыв повредил, но не разрушил их. На руинах Комнаты рабочие заканчивали уборку, а техники уже обсуждали, где начать реставрацию СПАПИ. Машина была похожа на недоеденный пирог. Около семидесяти процентов погибло: было разнесено на мелкие кусочки или испарилось вследствие перегрузки. Под конец процесс пошел так быстро, что не выдержала даже система безопасности. В городе два часа не было электричества. Джером осторожно шел по Комнате, пробирался среди хлама и мусора. Здесь не было духа отчаяния. Просто эксперимент не удался. Надо восстанавливать и начинать снова. У одной из стен он заметил маленькую фигурку человека, который явно не был ни рабочим, ни техником. Джером пригляделся: он, кажется, узнал его, — и направился к нему. — Добрый день. Вы ведь — Эрнандес из «Таймс»? Вы были с нами, когда произошел взрыв. Тот повернул голову (он рассматривал обгорелый бетон), улыбнулся, отвлекшись от своих мыслей и протянул руку. — Да. А вы — доктор Джером? Кажется, старик уже планирует СПАПИ-2. Почему-то Джером смутился. — Да. Он неисправим. Но СПАПИ нам необходима. Вторая матрица способна решать лишь второстепенные задачи. Мир ждет ответа на глобальные вопросы. — Но не сию минуту, — усмехнулся Эрнандес. Астрономам придется ждать по крайней мере целое поколение. — По этому вопросу? Я не думаю, чтобы правительство позволило новую попытку. Слишком много денег затрачено без пользы. — О! — репортер делал записи в блокнотике. Старомодно для научного журналиста, подумал Джером. Эрнандес заметил его взгляд. — Магнитофоны не всегда бывают полезны. Здесь работают люди, и я не хочу им мешать. А как вы сами? — Ничего. Могло быть хуже. 95 процентов энергии ушло вверх, а не в стороны. — Знаю. Я писал об этом в статье. — Я слышал. Спасибо за вашу любезность. Ведь нам потребуется всяческая помощь, пока нет новой СПАПИ. Наш имидж в сознании общества сейчас не на высоте. — Ничего. Вы верно говорите, что миру нужна СПАПИ, и публика потерпит. — Он покрутил авторучкой около стены. — Хотя некоторые считали, что СПАПИ была кибернетическим эквивалентом человека. — Некоторые верят и в астрологию. СПАПИ была замечательной машиной, не больше. Ее превосходство было ограничено специфической областью. — Конечно. — Эрнандес еще что-то записал, потом указал на стену. Его голос в этот момент не был по-обычному репортерски бесстрастным. — Заметили вы эти линии и отметины в бетоне? Джером не обратил особого внимания на обожженные места: он был сосредоточен на руинах машины в центре Комнаты. Но источник отметин был для него очевиден. — Как вы помните, большая часть внешних панелей машины были прозрачными. Когда она взорвалась, интенсивный свет был частично замаскирован темной схемой. — Он похлопал по стене. — Так что мы получили негативы, впечатавшиеся в стену, что-то вроде светокопии. — И я об этом подумал, — кивнул журналист. — Я видел подобные вещи и раньше, только не механического, а человеческого происхождения. — О, вы имеете в виду силуэты в Хиросиме, — сказал Джером, — следы на улицах и на стенах, оставшиеся от людей в районе взрыва бомбы? — Я подумал не об этом. — Он обрисовал ручкой какую-то деталь или узел схемы. — Эти отпечатки более детальны и тонки, чем просто контуры. — Это объяснимо, — Джером не очень понимал, куда клонит журналист. — Знаете, — спокойно сказал Эрнандес, — есть ум и ум, есть человеческие существа и человеческие существа. Иногда мы можем предъявлять слишком большие требования и к человеку, и к машине. Мы долго шли к той стадии, когда стало возможным заставить машину страдать, как человека. — Если она и страдала, — сказал Джером, — то не как человек. — Интересно… — Вы сказали, — Джером постарался перевести разговор, — что уже видели такие вещи раньше. Если не в Хиросиме, то где? Эрнандес присел на обломок трубы и стал изучать останки взорвавшейся машины. — На старом, старом саване в Италии, в Турине[1].
…Стекло не попало в него, как не задела его и большая часть разлетевшихся обломков. Но одна из балок его все-таки зацепила… Все же он один из первых вышел из больницы, и рука заживала хорошо. Пока она не очень нужна была ему: работы не предвидится, по крайней мере, месяц. Стревелл уже обдумывал новые планы, начав диктовать, еще лежа в больнице. От крыши почти ничего не осталось, но железобетонные стены устояли. Они были рассчитаны на девятибалльное землетрясение по шкале Рихтера и чуть ли не на ядерный взрыв. Внутренний взрыв повредил, но не разрушил их. На руинах Комнаты рабочие заканчивали уборку, а техники уже обсуждали, где начать реставрацию СПАПИ. Машина была похожа на недоеденный пирог. Около семидесяти процентов погибло: было разнесено на мелкие кусочки или испарилось вследствие перегрузки. Под конец процесс пошел так быстро, что не выдержала даже система безопасности. В городе два часа не было электричества. Джером осторожно шел по Комнате, пробирался среди хлама и мусора. Здесь не было духа отчаяния. Просто эксперимент не удался. Надо восстанавливать и начинать снова. У одной из стен он заметил маленькую фигурку человека, который явно не был ни рабочим, ни техником. Джером пригляделся: он, кажется, узнал его, — и направился к нему. — Добрый день. Вы ведь — Эрнандес из «Таймс»? Вы были с нами, когда произошел взрыв. Тот повернул голову (он рассматривал обгорелый бетон), улыбнулся, отвлекшись от своих мыслей и протянул руку. — Да. А вы — доктор Джером? Кажется, старик уже планирует СПАПИ-2. Почему-то Джером смутился. — Да. Он неисправим. Но СПАПИ нам необходима. Вторая матрица способна решать лишь второстепенные задачи. Мир ждет ответа на глобальные вопросы. — Но не сию минуту, — усмехнулся Эрнандес. Астрономам придется ждать по крайней мере целое поколение. — По этому вопросу? Я не думаю, чтобы правительство позволило новую попытку. Слишком много денег затрачено без пользы. — О! — репортер делал записи в блокнотике. Старомодно для научного журналиста, подумал Джером. Эрнандес заметил его взгляд. — Магнитофоны не всегда бывают полезны. Здесь работают люди, и я не хочу им мешать. А как вы сами? — Ничего. Могло быть хуже. 95 процентов энергии ушло вверх, а не в стороны. — Знаю. Я писал об этом в статье. — Я слышал. Спасибо за вашу любезность. Ведь нам потребуется всяческая помощь, пока нет новой СПАПИ. Наш имидж в сознании общества сейчас не на высоте. — Ничего. Вы верно говорите, что миру нужна СПАПИ, и публика потерпит. — Он покрутил авторучкой около стены. — Хотя некоторые считали, что СПАПИ была кибернетическим эквивалентом человека. — Некоторые верят и в астрологию. СПАПИ была замечательной машиной, не больше. Ее превосходство было ограничено специфической областью. — Конечно. — Эрнандес еще что-то записал, потом указал на стену. Его голос в этот момент не был по-обычному репортерски бесстрастным. — Заметили вы эти линии и отметины в бетоне? Джером не обратил особого внимания на обожженные места: он был сосредоточен на руинах машины в центре Комнаты. Но источник отметин был для него очевиден. — Как вы помните, большая часть внешних панелей машины были прозрачными. Когда она взорвалась, интенсивный свет был частично замаскирован темной схемой. — Он похлопал по стене. — Так что мы получили негативы, впечатавшиеся в стену, что-то вроде светокопии. — И я об этом подумал, — кивнул журналист. — Я видел подобные вещи и раньше, только не механического, а человеческого происхождения. — О, вы имеете в виду силуэты в Хиросиме, — сказал Джером, — следы на улицах и на стенах, оставшиеся от людей в районе взрыва бомбы? — Я подумал не об этом. — Он обрисовал ручкой какую-то деталь или узел схемы. — Эти отпечатки более детальны и тонки, чем просто контуры. — Это объяснимо, — Джером не очень понимал, куда клонит журналист. — Знаете, — спокойно сказал Эрнандес, — есть ум и ум, есть человеческие существа и человеческие существа. Иногда мы можем предъявлять слишком большие требования и к человеку, и к машине. Мы долго шли к той стадии, когда стало возможным заставить машину страдать, как человека. — Если она и страдала, — сказал Джером, — то не как человек. — Интересно… — Вы сказали, — Джером постарался перевести разговор, — что уже видели такие вещи раньше. Если не в Хиросиме, то где? Эрнандес присел на обломок трубы и стал изучать останки взорвавшейся машины. — На старом, старом саване в Италии, в Турине[1].