С. ЖУРАХОВИЧ КТО ТВОЙ ДРУГ

Семен Михайлович Журахович начал свой литературный путь в 1928 году, сотрудничая сначала в районной, затем в областной и республиканской газетах Украины. Первая книга — сборник очерков об освобождении Западной Украины — вышла в Киеве в 1940 году. В годы войны был армейским журналистом.

В последние годы вышло несколько книг писателя, в том числе переведенный на русский язык роман «Киевские ночи».

В ОСНОВЕ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ НРАВСТВЕННОСТИ ЛЕЖИТ БОРЬБА ЗА УКРЕПЛЕНИЕ И ЗАВЕРШЕНИЕ КОММУНИЗМА.

В. И. ЛЕНИН

С. ЖУРАХОВИЧ КТО ТВОЙ ДРУГ

ЯРИНА ЧЕРЕДНИК

1

Ярина Чередник шла домой и проклинала все на свете. Нету совести у людей, нету.

Не от работы, не от усталости — от дум каменной тяжестью наливалось тело. Щемило растревоженное сердце — что-то стиснуло его и не отпускало. Может, эти думы, тяжелые, как гири.

Острые снежинки кололи лицо, ветер кружил их и все норовил кинуть пригоршню в глаза. «А, чтоб тебя в пекле так кружило», — в сердцах пробормотала Ярина, и не понять было, к кому это относится: к докучному ветру или к распроклятому Веренчуку.

Еще ниже надвинула платок на лоб, подняла воротник. Однако глаза не зажмурила. Пускай сечет! Пускай эта мразь Веренчук топчет человеческое сердце. А таки растоптал, черная душа, отплатил, вспомнил.

Да что ей Веренчук! Не стала бы из-за этакого и расстраиваться. Знает, что за птица. Не ждала от него добра и не верила ему, хоть порой и казалось, что становится Веренчук человеком. Долго же он молчал. Долго примеривался. Зато и оглоушил так, что едва на ногах устояла.

В хатах светятся огоньки. Скрипит подмороженный снег, посвистывает ветер. У клуба шумно дурачится молодежь. Радио распевает…

Как хорошо было раньше возвращаться домой после работы!.. Невесть что готова бы отдать, только б вернуть недавний покой, неторопливое течение привычных мыслей, избавиться от этих, что налетели, когтями впились в виски.

То, что произошло полчаса назад на ферме, свалилось на тетку Ярину, как большое горе. Другая, может, только рукой бы махнула… Зачем все так к сердцу принимать? Что ей, больше всех надо? Да, Ярина Передник как раз из тех людей, которым и правда больше всех надо.

Полчаса назад пришел на ферму Веренчук. Молча походил взад-вперед, поглядел, нет ли кого, кроме дежурной Ярины Передник, потом спросил:

— Сколько там у Белявки?

Что-то в голосе Веренчука заставило Ярину насторожиться. Глянула на его широкое, усатое, чуть сонное лицо, с которым никак не вязались острые, что-то прячущие водянистые глазки.

— Запишем, — сказал Веренчук, вынимая записную книжку. — Сколько же там у Белявки?

— Восемь штук, — ответила Ярина и улыбнулась. — Все белявые…

— Та-ак, — протянул Веренчук. — Запишем: семь.

— Восемь, — настойчиво повторила Ярина, но ей не удалось перехватить взгляд водянистых глаз, они уткнулись в засаленную книжечку.

— Нет, семь, — тихо и ласково произнес Веренчук и только теперь посмотрел на нее быстрыми повеселевшими глазами. — А восьмой, верно, завтра на сковородке зашкварчит. Под чарочку.

— Что это вы надумали, Григорий? Опомнитесь, — хмуро сказала Ярина, и Веренчук на миг замялся, глядя на ее немолодое, изборожденное глубокими морщинами лицо.

Но тут же под русыми прокуренными усами заиграла скользкая усмешка.

— Надумал, да не я, — сказал Веренчук. — Павлу Даниловичу восьмой пойдет.

— Неправда! — крикнула Ярина, и все слилось в этом возгласе: боль и гнев, недоверие и страх, что это правда.

Веренчук только головой мотнул:

— Сам велел. А наше дело телячье.

— Неправда твоя, — похолодевшими губами повторила Ярина. — Для себя тащишь…

Но Веренчук оставался спокоен, и это ее как ножом резануло. Не осмелился бы он, если б Мазур не велел. А ведь она Мазуру верила. Верила, как себе.

— Вы думали, что он ангел? — уже с издевкой спросил Веренчук.

— Думала, что ангел.

— А выходит, что и ангелы поросятинку любят. Только втихую, — хихикнул Веренчук.

— Не слыхать было за ним, — обронила Ярина, только чтоб что-нибудь возразить.

— Не слыхать? — передразнил Веренчук. — Привыкал, осваивался… Человек городской, образованный. Ему много надо. Не к тому он приучен… Ему кофе да котлеты подавай… Он в бухгалтерских книгах, может, так хозяйничал, что тысячи плыли. Вы разве в бухгалтерии что смыслите? То-то же. Он бы по-мужичьи поросенка в мешке тащить не стал.

— А теперь, — с горечью сказала Ярина, — и по книгам и по-мужичьи?

Веренчук опять захихикал:

— Выходит так… Почуял вкус. Омужичился. Да что вам, тетка Ярина, жалко? Глядите, сколько у нас добра! Один поросенок и не в счет. Иное дело, когда в колхозе недостатки были, а на фермах ветер свистел. Тогда на вора народ ярился. А теперь — гляньте! — дворцы. Коров, свиней — ого-го! Можно и гостинчика взять. Всего вдоволь.

— Только совести не хватает.

— Обойдемся, — махнул рукой Веренчук. А потом с насмешливой ноткой добавил: — Вы думали, что Мазур вчера к вам зазря приходил?

Точно огнем опалило Ярину. Стало трудно дышать. Откуда знает Веренчук, что к ней приходил председатель колхоза?

— Не думала, что за хабаром…

— Какой же это хабар?.. — пожал плечами Веренчук. — Гостинчик… За доброе дело. Не все ли вам равно: восемь или семь поросят? Их на ферме теперь что блох в кожухе. Сошелся бы счет. Я ему оттарабаню кабанчика килограммов на тридцать, и порядочек…

— Хитрая у вас механика, — смерила его Ярина злым взглядом.

— Непростая, — самодовольно подтвердил Веренчук. — Я своей мужичьей головой не додумался бы… За один день сосунок в подсвинка вырос. Такое дело: все любят поросятинку с хреном.

Тут Ярина не стерпела. С лютым гневом кинула прямо в лицо:

— Сгиньте с глаз моих, паскуды!

Пришла домой и легла. Ни дочка, ни зять не могли допытаться, что случилось. Лежала молча, с каменным лицом, с погасшим взором. Глянув на Ярину, не пятьдесят, а все шестьдесят пять дашь — так осунулась за один час.

Даже любимая внучка Галинка, не отходившая от бабушки ни на шаг, не развеселила в этот вечер Ярину.

Лежала до рассвета. Кряхтела потихоньку. Снова и снова вспоминала вчерашний разговор с Мазуром. А припомнив, проклинала все на свете — нету совести у людей, нету.

2

За окном тоскливо завывает метелица. Белым бескрайним полотнищем тянется долгая зимняя