драгоценного мрамора, какой бывает только в царских усыпальницах. Но те, кто лежал под этими плитами, не имели никакого отношения к царям или какой-либо знати. Они вообще не могли быть так похоронены, и тем не менее…
Да, недаром я сегодня взял с собой восемь конфет и подумал ещё, укладывая их в сумку, что это не для еды. Хорошо, что я их взял. Не знаю, имеет ли это какой-то смысл, но на душе стало чуточку, буквально на волосок, полегче, когда я положил две конфеты Пистис, две Елпис, две Агапи и две Софье.
Сделав это, встал напротив и долго смотрел на четыре прямоугольника, думая о том, что чувствовал император Адриан, когда на его глазах девочек 12-и, 10-и и 9-и лет избивали палками и поливали кипящим маслом? Как он воспринимал их крики? Как музыку? Наверное, он думал, что делает правильно, ведь эти «негодяйки» смели поклоняться не прекрасной богине-девственнице — Артемиде, а какому-то разбойнику и бродяге, казнённому за свои злодеяния на кресте.
А что чувствовала их мать, Софья, (ну, кроме боли и горя, конечно), когда наставляла своих дочерей терпеть и не отрекаться от веры христовой, не поклоняться ложной языческой богине? Наверное она думала, что делает правильно, ведь Иисус сын Божий, а кроме того учитель добра и спаситель человечества. Интересно, что бы он сам сказал по этому поводу? А что сказала бы Артемида?
И всё же я положил конфеты на надгробие матери их Софьи. Было бы здесь надгробие императора Адриана, положил бы и ему. Софье понятно за что — за страдания, а венценосному дураку — чтобы стыдно было. Сладко и стыдно.
Что хотите со мной делайте, но я думаю, что оба они были неправы. И Адриан, и Софья. А ещё мне почему-то кажется, что со мной согласились бы и Иисус, и Артемида.
Молитвы не шли на ум. И почему-то я никак не мог назвать этих девочек именами, к которым все привыкли — Вера, Надежда, Любовь. Эти имена возвеличивают их, но они не нуждаются ни в каком возвеличивании. Эти же имена обезличивают их, превращая в некие символы, но ведь они не были символами, по сути. Они были детьми и только детьми! Живыми детьми, которых…
Это называется «успокоил сердце»! Я отвернулся и быстро пошёл к поезду.
Поезд, подошедший к перрону, не нёс никаких следов боя. Что ж, я рад за тех, кто на нём ехал. Впрочем, так почему-то бывает всегда — бой идёт с тем поездом, в котором еду я, а идущий сзади следует свободно. Все сидения были заняты, а потому я нашёл себе свободный угол, угнездился там и опять достал книгу, которая всегда путешествует со мной в метро. Ну и конечно только углубился в чтение, как подоспела следующая станция. И тут началось…
«Бо-оже царя-а храни!» — Затянул кто-то на перроне, и несколько десятков голосов подхватили: «Си-ильный, держа-авный! Ца-арствуй во слав-аву нам. Во сла-а-ву на-ам!»
Я поднял голову и увидел, что через станцию идёт толпа. Люди шагали неровными, но дружными шеренгами, неся хоругви, иконы и… красные знамёна.
«…мы наш, мы новый мир постро-оим!» — Пели те, кто с флагами. «Па-арти-ия-а Ле-нина! Па-арти-ия-а Ста-лина!» — Тянули идущие следом.
Несколько шеренг не шли, а плясали, да с таким энтузиазмом, словно хотели пробить пол или переломать себе нижние конечности.
«Эх, хорошо в стране советской жить!» — Орали они, наяривая вприсядку.
Потом пели о том, как они не допустят врага «…гулять по республикам нашим!» После этого врага всё же допустили и, браво маршируя, принялись его героически изгонять. И всё это в песнях.
Нет, я не ёрничаю. Я и сам люблю эти песни, эту героику. Преклоняюсь перед людьми прошедшими войну, но всё же… Всё же… Неужели нельзя не доводить подобное дело до абсурда? Мне кажется героев мы больше почитаем, когда меньше орём о героизме и больше думаем над прошедшими событиями.
Но вот «война» закончилась и идущие спели про ландыши и про белых медведей, которые чешут спину о земную ось, и про то, как они на оленях поедут и помчатся, и про миллион алых роз, и про какого-то шоколадного зайца… И многое про что другое.
Шествие замыкали три полуобнажённых мускулистых мужика в строительных касках, которые, обливаясь потом, с трудом тащили то-ли цепь, то-ли гусеницу от танка. У одного из них в руках была тяжеленная кувалда на короткой ручке и железнодорожный костыль — громадный гвоздь для забивания в шпалу.
Я уже думал, что всё закончилось, как вдруг услышал: «Бо-оже царя-а храни!»
И вновь показались хоругви с иконами, за которыми маячили красные флаги. Тут я заметил, что ни один из идущих не смотрит по сторонам и ни один не оглядывается. Да они и вперёд-то толком не смотрят — глаза у всех оловянные!
Тьфу, чёрт — зомбаки! Как я раньше не догадался? Эти люди, как заводные куклы. Они будут ходить по кругу, даже в таком месте, где никакого круга и в помине нет. Как на этой станции, например. С одной стороны здесь эскалатор с выходом в город, с другой — тупик. Люди… или точнее — бывшие люди, идут со стороны эскалатора прямо в тупик и там исчезают, а потом со стороны эскалатора вроде как появляются снова. Возможно те, которые появляются оттуда, это уже другие «люди», но они удивительно похожи на предыдущих. Почему-то дураки и слепыши самых разных эпох похожи друг на друга, как близнецы. И все они идут по невидимому кругу до бесконечности.
Следующая станция закрыта на ремонт, и будет закрыта до декабря, кажется. Она стоит тёмная, а из-за тонированных стёкол вагонов кажется, что за окном совершеннейшая чернота. И всё же там что-то есть.
Проезжая через эту станцию, поезд немного сбавляет ход, а потому, если встать вплотную к двери и загородить собой от света ламп участок стекла, то сквозь собственную тень в полумраке станции можно разглядеть танцующие пары.
Вот Коломбина, разодетая в платье с кринолином и со странным сооружением на голове. Я не вижу её лица, но знаю, что эта дерзкая девчонка смеётся! Весь её наряд и этот улей на затылке — обман. Здесь она не настоящая. Её скорее можно представить в полупрозрачном сарафане с венком из полевых цветов, едва сдерживающем растрепавшиеся во время кружения волосы. Не на паркете в тесных туфлях, а босиком на зелёном лугу исполнит свой истинный танец Коломбина! Так что же она делает здесь?
Вот, смотрите — в паре с ней танцует Арлекин. Он как всегда, в красном замысловатом наряде. Вьётся вокруг своей партнёрши, как кот вокруг ног хозяйки, держащей в руках миску со сметаной. А чуть поодаль стоит с несчастным видом Пьеро. А кто там, рядом с ним? Ну конечно — лисья морда, Скарамуш!
Пьеро в белом, Скарамуш в чёрном. Я не слышу ни звука, но догадываюсь, что ехидный скабрезник сейчас нашёптывает бедному парню всякие небылицы про его возлюбленную и лучшего друга. А те и рады его подразнить.