пейзаж и горячий рубеж, пограничье двух разных миров. Я люблю этот кряж, его дикий мятеж в кружевах кучевых облаков. И винтовка в руках, и ни шагу назад, здесь забытая Богом земля. И бесплодны поля, где под небом лежат нерождённые сыновья.
29
Здравствуй, мама! В моём блокноте
не осталось живого места, на сердце пусто.
Как вы там живёте, как вы все живёте,
когда здесь в степи алой речки русло?
Разливанны воды, небеса развёрсты,
километры гиблого безвоздушья,
а луна – сухарик окопный, чёрствый,
да и тот был кем-то другим надкушен.
Я убила столько, что думать страшно,
мой последний был молодым и рыжим.
Он бы мог стать братом мне бесшабашным,
он бы мог стать другом и даже ближе.
Я убила столько, что мне приснилось,
как отец спустился с небес к ставочку
белолицым ангелом – божья милость –
и сказал мне: «Машенька, хватит, дочка!»
Я убила столько, ты не поверишь.
Помнишь нашу яблоньку во саду ли?
Я убила столько, что стала зверем,
на которого жалко потратить пулю.
30
Птицы возвращаются на восток,
вместо речки тянется кровосток,
но весна звенит, и готов росток
пробиваться к звёздам.
Как полны и влажны её уста,
а она, дурёха, спешит в места,
где боец, считающий «до двухста»,
и прогорклый воздух.
Ощущенье пьяной шальной весны.
Мы устали видеть дурные сны,
мы устали жечь во дворах костры
и бояться ночи.
Скоро-скоро речка вскипит водой,
и в неё бы утром войти нагой,
вспоминая рыжего с бородой,
но февраль обочин,
где деревья всё ещё мертвецы,
где не будут вылуплены птенцы,
где стихи читают до хрипотцы,
до истёртых связок,
где рука Марии в моей руке,
где вся жизнь, повисшая на курке,
и слеза солёная в уголке
маминого глаза.
31
А с неба не снег, а серые лепестки пепла.
Мария лежит, и горы над ней огромны,
но Мария не видит горы – она ослепла,
врастая хребтом в донецкие чернозёмы.
Она захлебнулась огнём, прикрывалась дымом,
ползла, а после бежала к густой зелёнке,
держала винтовку крепко, так держат сына,
младенца, завёрнутого в пелёнки.
Ей было почти не больно, почти не страшно,
её прикрывали громкие пулемёты,
на палец левее в одном километре башня,
а справа стоят огнедышащие расчёты.
– Ребята, прикройте, я отхожу, ребята! –
Мария кричала и падала навзничь в почву,
и кровь её растекалась, как сок граната.
Мария, моя Мария, шахтёрская дочка.
32
Спи, моя дорогая, спи,
Девочка-одиночка.
Спит посреди степи
шахтёрская дочка.
Травы над ней шумят –
дикие, колдовские,
а в небесах кружат
чёрные часовые.
Мы стережём твой сон,
дочь Николая.
Солнце за террикон
к вечеру уплывает,
стелется сизый дым,
воды несёт речка,
страшно ходить живым
по этим святым местечкам.
Спи, моя дорогая, спи
в теле большой планеты.
Пусть твои мёртвые сны
будут о вечном лете.
Старый седой ковыль
пусть тебя колыбелит.
Кто-то зажжёт фитиль,
споёт тебе колыбельную.
Спи, моя милая, спи…
Ещё одна тёмная ночка.
Спит посреди степи
Шахтёрская дочка.
33
На самой вершине дальнего рыжего террикона,
где колокольный звон – музыка из привычных,
они встретятся – отец и дочь – натянут сетку для
бадминтона,
а у подножия плещется море – поле пшеничное.
И у них не будет другого занятия, кроме счастья,
и только Донецк с его улицами, проспектами и
мостами
навсегда останется с ними, будет их лучшей
частью,
навсегда останется с нами – погостами, розами и
крестами.
Это память, с которой не стоит бороться, она
нетленна.
Я помню звук, с которым стреляют «Грады»,
ложатся мины.
Но Донецк – это не просто город, это вселенная,
Донецк – это шахтёрские девочки и песня их
лебединая.
СПАСИБО
Моё сердце навсегда принадлежит тем, кто преодолевает со мною путь, – путь, состоящий из слов, символов, образов. Спасибо моей маме, ей выпала серьёзная ноша – еженощно слушать мои стихи. Спасибо Машеньке Панчехиной за её корректировку и дружбу, длиною в две вечности подряд. Наша дружба – это такая редкая бесценная донецкая роза, на которой полностью отсутствуют шипы. Спасибо моему литературному редактору, он – неизменен, конкретен и критичен, я ценю! Спасибо Геннадию Мурадину за то, что он быстро и вдохновенно сделал прекрасные угольные иллюстрации для поэмы и совсем не роптал. Спасибо Владлену Калустову – моему ангелу-хранителю. Без тебя, мой дорогой друг, этой книги вообще могло бы не быть. Спасибо всем тем, кто помогал-направлял-подсказывал-слушал, благодаря вам «Шахтёрская дочь» более точная и более прицельная, чем могла бы случиться без вас. Спасибо отцу Никите за то, что верил в меня. И, конечно, спасибо моему родному Донецку за то, что он просто есть, за то, что он стоит и будет стоять всегда вне зависимости от обстоятельств места и