<p align="right" style="box-sizing: border-box; max-height: 1e+06px; margin: 0px; color: rgb(0, 0, 0); font-family: Verdana, "Open Sans", sans-serif; font-size: 16px; white-space: pre-wrap; background-color: rgb(246, 236, 218);">

— Страшно бродить в тумане; никогда не знаешь, найдут ли тебя. — Грустно бродить в тумане; никогда не знаешь, ищут ли тебя. </p>

<p>

— Ну, вот, — приговаривал Ежик, пробираясь тропинкой меж высоких стеблей осоки и очень-очень высоких стволов березок, — отсюда уже и до поля лапкой подать, а там только речку пересечь, и здравствуй, Медвежонок, я пришел. Шуршали листья под лапками, Ежик даже остановился и постоял, прислушиваясь, о чем они там шепчутся? Но подсолнечниково-желтые, одуванчиково-золотистые, малиново-красные и цвета полоски неба на закате листочки тут же умолкли, притихли. Лежат смирно, только мордочки чуть улыбаются. Разочарованно вздохнув, Ежик снова пустился в путь. Тропинка нырнула под горку, обогнула нору Крота и гнездо Сороки и вылилась в круглое, словно блюдечко, поле. Ежик пробирался через высокую полевую траву, слушал ее болтовню с задумчивым вечерним ветром и все думал, как обрадуется Медвежонок его гостинцу, и что скажет, и... И вдруг ему показалось, что он что-то потерял. Ой, так и есть: он поле потерял. И рощицу позади тоже. И листья под лапками, и звездочки над головой: всё-всё потерял. Или сам потерялся. Тихо, бело, пусто. Тихо, бело, страшно. Тихо, бело, грустно. — Это туман, — шепнул самому себе Ежик и переложил узелок из правой лапки в левую. — Просто туман, и все. И где-нибудь же он да заканчивается. Вот я и пойду потихонечку, и выйду из тумана, и скажу Медвежонку... я скажу ему... Туман шевельнулся, заклубился, Ежик громко охнул, и из серой пелены выглянула длинная белая шея. Ежик разглядел прядущие уши, волнистую туманную гриву и большие глаза цвета можжевеловых (Медвежонкиных любимых) шишечек. — Лошадь, — догадался Ежик и уже смелее добавил: — Лошадь! Лошадь тихо выдохнула, точно соглашаясь, а потом причмокнула губами и потянулась, обнюхивая воздух. Она была белая, в маленьких серых кружочках, и совсем-совсем нестрашная. «Привет, — хотел сказать Ежик, — а я Ежик», — но постеснялся. Вдруг Лошадь и не интересно вовсе, кто он такой? Еще хотелось объяснить, что он заблудился в тумане, но почему-то стало очень обидно за Лошадь. Что же получается, чтобы с ней встретиться, нужно потеряться? Ежик промолчал и только снова переложил узелок, на этот раз из левой лапки в правую. Он все ждал, а чего — сам не знал. Лошадь пошевелилась и тихонько вздохнула. Может, ей грустно в тумане? Но представить Лошадь без тумана Ежик никак не мог. Вон она какая белая, молчаливая, и когда вздыхает, кажется, что вместе с ней вздыхает туман. «До свидания», — приготовился наконец сказать Ежик. И опять промолчал. Он так и не понял, как догадался об этом — может, Лошадь снова тихонько вздохнула, а может, она просто очень хорошо умела говорить глазами, — но Ежик вдруг узнал: Лошади не хочется, чтобы он сказал ей «До свидания». А почему — Ежик не понял. Может, оттого, что в тумане у этих слов какой-то другой, особенный смысл? Или, может, в тумане смысла у «До свидания» просто нет? Они молчали вдвоем, но Ежик уже очень хорошо слышал беззвучное «Не уходи». А Лошадь, наверное, ничего не слышала. Она просто смотрела на Ежика. Ежик подтянул повыше узелок и переступил с лапки на лапку. Не мог он не уйти. Ведь его ждал Медвежонок! И Медвежонок уже развел костер, и наломал можжевеловых веточек, и, может быть, даже чай налил в любимое Ежикино блюдечко с фиалковой каемкой, а теперь бродит вокруг огня и ждет, ждет. Ежика ждет. Там, по ту сторону тумана, в озере уже зажглись звездочки. И Ежик очень там нужен: чтобы вместе с Медвежонком на них смотреть. А тут туман. И не на что смотреть. И не с кем. Лошади не с кем. Ежику на секунду стало страшно: а вдруг он тут потеряется навсегда? И его не смогут найти. Никто не сможет, даже Медвежонок. И тут же стало грустно, так грустно, что он чуть узелок не выронил. А вдруг Лошадь вот так взяла и потерялась однажды? И никто ее не нашел, до сих пор не нашел, потому что никто ее не искал. А Лошадь все смотрела, так одиноко, как будто Ежик уже ушел. Ежик сделал маленький шажочек назад — попробовал — и прошептал (тоже попробовал): — Мне пора. Но я еще вернусь. Лошадь, кажется, кивнула. Может, не расслышала Ежика; он сам себя едва расслышал. А может, он даже и не произнес этого вслух; отчего-то казалось, что в тумане не нужно говорить словами, лучше вот так: просто глазами. Лошадь кивнула. Ежик попытался обрадоваться, но не получилось. Лошадь смотрела мимо него. Он был еще тут, с ней, а она уже была снова одна. Лошадь смотрела так, как будто пыталась что-то вспомнить, и Ежику вдруг точно еловая иголка впилась в сердечко. Он пожалел, остро-преостро пожалел, что повстречался Лошади в тумане. Наверное, ей теперь придется вспоминать, как это: ходить по туману одной-одинешенькой и не ждать встречи. Наверное, ей теперь придется забыть, как это: молча стоять рядом с кем-то, как будто уже и не в тумане. Лошадь шевельнулась, шагнула назад и растаяла в серой пелене. Сомкнулись волны. Ежик постоял, подождал. Он не позвал Лошадь. А потом он шел. И было печально, и отчего-то чуточку радостно. Да, он нужен Медвежонку, чтобы ждать Ежика, вместе считать звезды, перекатывать угольки в костерке, мечтать. И он просто нужен Лошади. А ведь это очень-очень нужно: быть кому-то нужным. Ежик точно знал, что, конечно же, вернется. Вот непременно! И вдруг остановился, замер, застыл. Тревожно заколотившимся крохотным сердечком Ежик понял: в туман не возвращаются. Не потому что не хотят, или забывают дорогу, или не могут отыскать ее в тумане. Просто это очень нелегко: вспомнить среди пахучей тишины ночи или щедрого солнечного света о том, кого встретил в тумане. Нелегко помнить того, кто остался в тумане. Нелегко это. Ежик не заметил, как зазолотились сквозь туман листья тоненького клена. Вот и та сторона. Вот и озеро. Ежик остановился, повернулся и пошел вдоль кромки поля. Снова остановился. Справа мерцала гладь озера, приветливо мигал огонек, пахло шиповником, можжевельником, справа ждал Ежика Медвежонок, чтобы вместе смотреть на звезды. А слева никого не ждала Лошадь. Ежик прижал обеими лапками к груди узелок с душистым, спелым золотисто-яблочным вареньем, повернулся и зашагал. Сначала медленно, потом — вприпрыжку, вприскочку. Ежик бежал. Лапки мягко ударяли по земле, снова шуршали листья, снова пел осеннюю песенку ветер. И всё увереннее и увереннее становился топот лапок. И всё счастливее. Всё счастливее.</p>