— Да что ты знаешь… — Она собирается с силами перед выпадом. — Да что ты вообще знаешь о любви и о сыновьях? Ты, лишённый как первого, так и второго!

Отец мечтал о наследнике, поэтому такого подлого удара стерпеть не смог.

Что-то громко стукнуло, разбилось. В зазвучавшем заливистом хохоте не было ничего от мамы, она тоже превратилась в чудовище.

— Только не по лицу, милый! Что я скажу режиссёру, а, Стеффи? — Она смеялась, выла и стонала. — Ну, иди сюда! Покажи мне, как настоящий мужчина должен обращаться со своей женой. Ты же этого так хочешь. Ха-ха-ха! Мне совсем не больно! Ну же, чёрт тебя дери! Да любой будет лучше тебя, Стеффи, жалкий ты сукин сын! Даже самый последний неприкасаемый!

В общем-то, сейчас я не могу сказать, что испытывала тогда. Ненависть? Если да, то кого ненавидела больше — мать или отца? Они стояли друг друга, и поэтому мне не было их жалко.

Мне было жалко Свена, и то не потому, что он может попасть на войну. Тогда ещё я даже не понимала, что такое война, и почему её так боятся взрослые. Мне было обидно от мысли, что он только мамин сын, а значит и мне брат только наполовину. Полубрат, что-то бракованное, разбитое.

Хотя, конечно, жалеть его не было никакого смысла. Ни сейчас, ни тогда.

Когда он вернулся домой после четырёх лет обучения в военной академии… при взгляде на него, мы испытывали отнюдь не жалость. Как он вырос! Каким важным стал! В парадной форме, на которой сияют знаки отличия, в начищенных до зеркального блеска сапогах, вылощенный, он был похож на свежеотпечатанную купюру высокого достоинства. Бегущие за ним мальчишки, грезящие о боевых подвигах, просили дать подержать оружие, а женщины провожали долгими взглядами.

Была ранняя осень. Мы встречали его на пороге — такого повзрослевшего, возмужавшего. Только я — просто Пэм Палмер, и мама — блистательная актриса Гвен Дуайт.

— Вот он, — улыбается мама, протягивая к нему руки. — Мой самый любимый мужчина.

Когда она обнимает его и целует, я отворачиваюсь. Мне кажется, что в её объятьях есть что-то неправильное, какая-то жадность и боль. Думая над тем, что меня она так никогда не обнимет, я чувствую облегчение.

Я смотрю за спину Свену и вижу Самого Верного Друга На Свете. Так о Гарри Дагере говорит полубрат, конечно, только если самого Дагера нет рядом. Они дружат, сколько я себя помню, но Дагер неизменно чувствует себя неловко у нас в гостях. Он выглядит взволнованным, и я думаю, всё дело в маме: её появление неизменно заставляет мужчин нервничать.

Заметив мой взгляд, Гарри подмигивает, но против его ожидания я не опускаю глаза. Я вспоминаю, как четыре года назад он спас мне жизнь. Это самое раннее моё воспоминание и самое отчётливое.

Той весной мы все вместе выбрались в гости к престарелым родителям отца, которые жили «у чёрта на рогах», как говорила мама. Полубрат пригласил Дагера. В тот день, сидя у реки с бутылкой креплёного, они вспоминали детство и грезили о славном будущем. Через неделю им предстояло уехать в военную академию, поэтому единственное, что они хотели делать сутки напролёт — выпивать и болтаться с местными красавицами. Но красавиц они оставили на потом.

Мама сидела поодаль от них, прислонившись спиной к дереву. Она дремала, а полы плетёной шляпки отбрасывали тень на её лицо, накрывая его невесомой полумаской.

Я же стояла на коленках возле реки, глядя на то, как дедушкина гончая выхватывает рыб, идущих на нерест. Завораживающее зрелище. Сопротивляясь быстрине течения, они взлетали из воды… чтобы потом закончить свою жизнь в мощном захвате собачьих челюстей. Я слышала, как клыки давят рыбьи головы.

Собака шалела от обилия добычи, но животный инстинкт подсказывал ей, что сходить с берега — верная смерть. Течение раздробило бы её кости об камни и утянуло на дно. А мне — четырёхлетнему ребёнку — инстинкт ничего не подсказывал. Потянувшись за искрящейся, дразнящей игрушкой, я оказалась в воде.

Там было не глубоко, взрослому по пояс, но с силой течения не мог бы спорить даже взрослый, настолько свирепым оно становилось по весне. От холода у меня сжались лёгкие, я не могла кричать. Меня тащило по ощерившемуся камнями дну. Вода заливалась в нос, рот и уши, но я слышала… слышала заливистый собачий лай.

Тогда я даже не задумывалась о смерти. Не представляла, что могу умереть. Я даже боли не чувствовала, так была напугана.

Лай услышали все, но вытащил меня именно Дагер. Он же давил мне на грудь, прижимался ко рту и растирал. Это было в высшей степени неприятно, но я вела себя смирно. Как и всегда. Когда он поднял меня с земли и прижал к себе, я поняла, что он напуган больше моего.

Подоспевшие взрослые укутали меня в одеяло и помогли Дагеру подняться. Я помню, как мама всё причитала:

— Ох, если бы не собака…

А я смотрела на Дагера, гадая над тем, почему мама обзывает его собакой. Мне было четыре года, и я не понимала, что со мной произошло. Не понимала, почему все стали внезапно ласковыми со мной. Не понимала, почему именно Дагер, а не мама, не Свен.

— В любое время… неважно с чем… всё сделаем для тебя, — сказала мама, целуя мокрого, дрожащего Гарри. — Ты нам родной… после такого… Спаситель. Герой. Двери нашего дома всегда открыты для тебя. Всегда.

Гарри Дагер — перворождённый, у него русые волосы, которые он обычно зачёсывал назад, и глаза удивительного цвета: светло-светло-серого, почти жемчужного.

И вот спустя четыре года мы снова встретились на пороге нашего дома. Дагер подмигнул мне, а я даже не соизволила улыбнуться или стыдливо спрятаться за мамину юбку. Тогда он прошёл вперёд и поднял меня. Не обнял и не подбросил, а просто поднял, держа на вытянутых руках. Становиться на колени для разговора он не стал бы, как не стал бы и нависать надо мной, подавляя.

— Я тебя даже не сразу заметил. Ты вообще растёшь? Сколько тебе, Пэм, крошка? Шесть?

— Мне восемь.

Он нахмурился, словно раздосадованный моей холодностью.

— Ты что, забыла меня?

— Ты — старший лейтенант Дагер.

Скосив взгляд на свои погоны, он присвистнул.

— И правда. Тебя брат научил разбираться в звёздочках?

— Папа. — Я повернула голову к Свену. Услышав об отце, они с мамой примолкли. — Тебе лучше не ходить туда. Он сказал, что убьёт тебя, если ещё раз увидит.

От моей непрошеной откровенности, пущенной им в лоб, все почувствовали себя неловко. Но внезапно Свен усмехнулся.

— Ну-ка, посмотри на меня. — И я посмотрела, но не в глаза, а на его плечи, грудь, руки. На его пистолет. — А теперь взгляни на Гарри. Ну, что скажешь?

Я поняла его неправильно.

— Дагер больше.

Они рассмеялись, переглянувшись.

— Почему она зовёт меня