еще таким недостойным образом. Вскочит на забор перед моим окном, захлопает бешено крыльями и как загорланит, вытянув красную морщинистую шею. Это не кукареканье, а какое-то извержение вулкана, не лирическое приветствие заре, а яростный вызов на смертный поединок всем самым голосистым момчиловским петухам.

И вот, пока я силился снова уснуть, чтоб досмотреть, что сталось с козочкой, и ругал про себя последними словами голошеего вампира тетки Спиридоницы, от страшных ударов задребезжали оконные стекла и утреннюю тишину потряс чей-то львиный рык:

– Доктор, эй, доктор, слышишь?

Я вскочил как ужаленный и в испуге замахал руками.

– Вставай! – раздалось снова властное львиное рычание.

4

Впервые за два года моей ветеринарной практики мне пришлось спасать не животное, а настоящий человеческий экземпляр. Хорошо, что среди моих вещей (тут был томик избранных стихотворений Пушкина на русском языке и сачок для ловли бабочек) хранил я на всякий случай обыкновенный шприц и несколько ампул камфары.

К раненому старшине мы добежали меньше чем за пять минут. Сизый цвет его век так меня напугал, что я чуть было не выронил шприц. Даже не проверив пульса, я кинулся делать ему укол, затем помог Георгию взвалить раненого на спину.

Двинулись ко мне домой. Я нес карабин, фуражку и окровавленное махровое полотенце. От него исходил сильный запах хлороформа.

Раненого мы положили на мою кровать, и старшина

Георгий тут же ушел.

Вымыв спиртом руки, я осмотрел рану. Признаков пролома черепа не было. Кровотечение вызвано несколькими глубокими ссадинами, идущими от темени к шее.

Кирпичного цвета пятна вокруг рта и носа выступили, несомненно, оттого, что пострадавший долго вдыхал хлороформ.

Я проверил пульс – с каждой секундой он становился ровнее и отчетливее. И синева на веках стала постепенно исчезать, а над верхней губой появились капельки пота. Я

зажег спиртовку и поставил кофейник, чтобы приготовить кофе. Пока грелась вода, в комнату ввалилось несколько человек: председатель сельскохозяйственного кооператива, майор – начальник военно-геологического пункта и еще один геолог. Старшина Георгий, немного успокоенный, остался у дверей.

Они вбежали с таким испуганным видом и так долго не могли перевести дух, словно за ними гнались волки. Поскольку в моем повествовании об этих людях речь идет и дальше, мне хочется в самом начале сказать о каждом из них хотя бы несколько слов, чтоб они запомнились и чтоб, как говорится, не упускать их из поля зрения.

Председатель кооператива бай Гроздан невысокого роста, здоровяк, с красным мясистым лицом, круглыми добрыми глазами и блестящим, как начищенная медь, лысым теменем; из-за того, что он никогда не снимает своей барашковой шапки, уши у него сильно оттопырены.

У бай Гроздана одна страсть – табачная рассада, одна слабость – мирить людей, которые ссорятся и ненавидят друг друга, и единственное удовольствие, которое он позволяет себе в свои шестьдесят лет, – пить натощак анисовку. Так как участие бай Гроздана в этой запутанной истории ограничено, я думаю, что и этих нескольких слов вполне достаточно, особенно если подчеркнуть самое главное, что человек он весьма душевный и приятный.

Полгода назад в Момчилово приехала смешанная военно-геологическая группа. Возможно, у нее была какая-то секретная миссия на границе – кто ее знает, я к этому не проявлял никакого интереса, Да и сейчас не интересуюсь.

Но, по-видимому, задача перед ней была поставлена ответственная, так как вместе со специалистами сюда прибыли и двое милицейских – Стоян и Георгий, чтобы охранять Илязов дом, где расположился штаб военно-геологической группы.

Штаб состоял из четырех человек. Ее начальник –

майор-картограф Стефан Инджов, порядком облысевший холостяк лет пятидесяти, худой, сутулый, с костистым ястребиным носом и тонкими, синеватыми, едва заметными губами. Всегда подтянутый, выбритый, в начищенных до зеркального блеска сапогах, строгий, словно бы вечно чем-то недовольный, майор внушал жителям села большое уважение, и стоило ему заговорить с кем-нибудь из момчиловцев, как тот, особенно если он служил когда-то в солдатах, мигом вытягивался в струнку, будто перед своим ротным командиром.

Смеялся майор Инджов редко, а когда улыбался, лицо его почему-то приобретало измученный вид, как у больного и крайне усталого человека. Пить он не пил, но курил много, и, если что-то не ладилось, две стеклянные пепельницы на его столе не вмещали окурков: пепел лежал и на чертежах, а в комнате, несмотря на распахнутое окно, воздух выглядел сизым от табачного дыма. Холодно-учтивый, сдержанно-любезный, язвительный, когда сердился, Инджов был очень замкнутым. Дружбы ни с кем не заводил, да и его общества как будто никто не искал.

Вторым по старшинству на военно-геологическом пункте был старший геолог Боян Ичеренский. У него тоже были свои особенности, но к нему мы еще вернемся. Ведь когда на Илязовом дворе произошло нападение, его не было в Момчилове. Он уехал на мотоцикле в Пловдив к своей жене. Он устремлялся туда каждую субботу пополудни и возвращался к обеду в понедельник. Майор хмурился – его злили эти опоздания, он грозился строго наказать Ичеренского, но все это напоминало грозовую тучу без дождя.

Под началом Бояна Ичеренского был горный инженер

Кузман Христофоров. Я и сам человек сдержанный от природы, но сдержанность Кузмана превосходила мою примерно в тысячу раз. Этот поразительно мрачный субъект был просто неподражаем. Высокий, сухой, рано поседевший; блуждающий взгляд его серых, как остывшая зола, глаз, казалось, видел все и в то же время ничего не замечал.

Вот таков был внешне горный инженер Кузман Христофоров. Он носил модные, но всегда неряшливые, мятые костюмы, дорогие ботинки, которые редко видели щетку, его рубашки – большинство из них с иностранной этикеткой на изнанке – пропитались запахом пота и табака, а воротнички всегда были грязными.

Я человек молчаливый, хотя многие почему-то придерживаются иного мнения. Но молчаливость Кузмана была особенной, она напоминала, если ветеринарному врачу позволительно выразиться образно, пасмурный осенний предвечерний час, была мрачной, отталкивающей, гнетущей. В его плечах, жилистых руках, крепкой шее чувствовалась сила, но движения были медлительные,