мне руку!..»

Ее рука была маленькая и горячая, и так мучительно сладко оказалось обхватить ее талию и прижать к себе ее трепетное тело, приникнуть губами к ее губам, запустить пальцы в ее волосы.

Утром он проснулся в своей постели одетый. Утро было круглое, как яркое солнце, как высвеченный солнцем циферблат, показывающий половину седьмого. Голова и тело оказались необыкновенно светлыми и легкими, как воздух, из которого было соткано это утро.

Он встал с постели и первым делом посмотрел на акварель. Кровь вспыхнула у него на щеках — портрет был хорош, он изображал удивительно красивую девушку, но совсем не ту, которую он встретил около дома на Котельнической набережной.

Завтракая, он все время смотрел на портрет, пытаясь угадать, почему же вчера ночью он казался ему таким точным подобием ее. Он понимал, что акварель хороша, и ненавидел ее за абсолютное несходство с той, которую она должна была изображать.

Каждый день он убирал по несколько умерших цветов и клал их под своим окном. Дней через десять-двенадцать осталась только одна, позже всех распустившаяся лилия, нежная и маленькая. Он бережно хранил ее все несколько дней ее увядающей жизни, и она с благодарностью испускала для него тонкий, прелестный запах. Может быть, никого он еще не любил с такой нежностью, как эту маленькую умирающую лилию. Наконец и она зачахла. Он положил ее туда же, под свое окно, где покоились останки всех остальных цветов. Эти останки лежали под его окном до следующего года. Осенью их засыпали листья, зимой — снег. Весной они появились из-под снега, но в них уже ничего не было от цветов той акварельной ночи.

Она так и не пришла больше ни разу. В кинолаборатории на проспекте Калинина ему проявили фильм. Розы, лилии, флоксы, хризантемы и каллы, которые он снимал в то утро, получились прекрасно. А вот тот момент, когда она выбегает из его подъезда и машет ему рукой на прощанье, совсем не получился. Видимо, застряла пленка. Так бывает. Заснялся лишь пустой прямоугольник открытых дверей подъезда тотчас после того, как отъехала машина. И глупый голубь, который приземлился и клюнул асфальт, получился.

Он ждал ее каждый день и много раз гулял по Котельнической набережной в надежде ее увидеть. Но ни разу не увидел. Потом, когда ему дали квартиру в том же районе, только в другом месте, он оставил ей мелом записку на асфальте возле того подъезда, где увидел ее впервые:

Я ПЕРЕЕХАЛ — УЛ. АЛ. БЛОКА, 6, КВ. 14.

Я ЖДУ ТЕБЯ. ПАВЛИК.

Надпись довольно долго держалась, а потом он еще два раза обновлял ее. В годовщину их встречи он катался на речном трамвайчике, обедал в «Праге» и был очень счастлив, когда, идя по городу, вдруг попал под внезапный августовский дождь.

ПОТОП

Два дня нависали тучи. Они скапливались в небе, как иногда бывает под землей, если поезд метро на несколько минут задержится на станции с открытыми дверьми, и прибавляющиеся пассажиры всё входят и входят, давя друг друга и спрессовываясь — вот, кажется, уже совсем нет места, но обнаруживаются новые щели, и новые, очень спешащие жертвы часа пик, вклиниваясь, делают атмосферу вагонов невозможной, удушающей, адской.

Так было и с тучами. Небо уж совсем почернело, и уж молнии пыхали тут и там, и дождь уже висел на волоске, но никак не трогался с места небесный затор. До часу ночи люди не ложились спать, ожидая разрешения небесной беременности. Я подходил к окну и видел, как в сухом неподвижном воздухе вспыхивают молнии и как в доме напротив светится половина окон. В нашей с матерью комнате моя пьяная мать Анфиса бормотала во сне:

— Мне плесни самую малость… Ну что ты не бьешь?.. Замахнулся, так бей!.. Ну ты чего надулся-то?..

Можно было подумать, что она разговаривает с нависшим дождем. Мне стало жутко, и я побрел в бабкину комнату. Там сладостно улыбался во сне Юра, и на подушку из его улыбки вытекал прозрачный, пузыристый сироп. Горел свет, и прямоугольник окна чернел особенной чернотой. Моя бабка, Анна Феоктистовна, сидела в углу под образами, и в руке у нее тоже был черный прямоугольник, с одной стороны которого под шестиконечным крестом было написано: НОВЫЙ ЗАВѢТЪ, а с другой стороны: ДЛЯ РУССКАГО НАРОДА. 3 КОП. Она читала из этого прямоугольника полушепотом, и от усердия губы ее шевелились очень подвижно. Стояла такая плотная предгрозовая тишина, что отчетливо слышались вышептываемые бабкой слова:

— И отверзся храм божий на небе, и явился ковчег завета Его в храме Его; и произошли молнии, и голоса, и громы, и землетрясения, и великий град. И явилось на небе великое знамение…

Заметив меня, бабка на минуту отвлеклась, спросила:

— Тебе чего? Страшно, что ли, Алешка? Конец света настается, внучек. Небо, вона, ажнт до земли достает пятками. Иди, спи, младенчик, без тебя все решится.

От бабки мне тоже стало жутко, и я вернулся в комнату моей пьяной матери. Она молчала. В окне мелькали злые белки молний. Гробовое молчание матери в эту минуту оказалось страшнее ее недавних нервных вскрикиваний и пророчеств бабки. Полежав в постели минут десять, я не выдержал и вернулся к бабкиному шептанию, но не вошел в комнату, а стоял в двери и смотрел в щелочку. Бабка увлеклась и шептала почти в полный голос:

— И слышал я как бы голос многочисленного народа, как бы шум вод многих, как бы голос громов сильных, говорящих: аллилуйя! ибо воцарился Господь Бог Вседержитель…

Очевидно, она всерьез готовилась и готовила нас, спящих, пьяных и боящихся, к аудиенции у господа бога. Я вспомнил о том, что я пионер и атеист, и для этого презрительно хмыкнул, но легче мне не стало. Я пошел на кухню, открыл форточку и высунул в небо лицо. В тот миг в небе громко заурчало, будто в утробе неба гулял исполинский голод. Молния чиркнула у самых моих глаз яркой спичкой, явно желая меня по-мальчишески напугать. Я не испугался, но инстинктивно убрал лицо из неба. Вспышка молнии на секунду озарила страшные бицепсы туч, и я увидел, как мощно они навалились на крыши домов, царапаясь об антенны и углы. Интересно, подумал я, успеет ли наступить конец света до утра, и что делать, если он вот прямо сейчас обвалится — успеем ли мы выскочить из дому, и как быть с пьяной матерью? Но с другой стороны, какой может быть разговор о конце света, если никакого света нет, а есть черная ночь, страшный, нависший мрак, и до света еще часов пять, не меньше.

Я пошел послушать, что скажет на это бабкин шепот. Бабка уже вовсе не шептала, а читала вслух с выражением:

— Свидетельствующий сие говорит: ей, гряду скоро! Аминь, ей, гряди, господи Иисусе! Благодать Господа нашего Иисуса Христа со всеми вами