Ирина Василькова НЕСЛУЧАЙНЫЕ СЕСТРЫ

Она

Когда ей было около двадцати,

она гордилась красным университетским дипломом,

износила в маршрутах три пары сапог железных,

делала изотопный анализ камчатской лавы,

двигала науку, стирая пелёнки,

параллельно с экзаменом в аспирантуру

сдавала в психушку первого мужа,

и боялась только маминого неодобренья.

Когда ей было около тридцати,

она исписала стихами четыре тетради,

нашла первую любовь в своей жизни,

бросила готовую диссертацию в ящик,

с энтузиазмом растила младшего сына,

дом заставила банками с вареньем и огурцами

и боялась только детских болезней.

Когда ей было около сорока,

она в первый раз очутилась в школе,

перешла на чёрные пиджаки и белые блузки,

завела себе очки в строгой оправе,

таскала воспитанников на выставки и в походы,

играла в школьных спектаклях мужские роли

и боялась только иронии юных акселераток.

Когда ей было около пятидесяти,

она выпустила свою первую книгу,

узнала, что любовь к жене — другой не помеха,

замерзла, как в ледяной пустыне,

купила самый открытый купальник в жизни

и поехала греться к Красному морю,

и, лежа на пляже, ничего уже не боялась.

И на берегу — увидела старую фрау,

лет восьмидесяти (восьмисот?) — ну, сухой кузнечик, —

лицо в морщинах, кожа да кости, опавшее тело,

долго вползающее в шкуру гидрокостюма.

Но вдруг старуха вспрыгнула на свою доску

и полетела, держа пластмассовый парус,

как новорожденная бабочка, под углом к свирепому ветру,

обгоняя всех серфингистов арабской крови —

литой силуэт из черной резины,

хрупкая фигурка, эбеновая статуэтка,

а лицо — его с берега не рассмотришь.

Яркое пятно паруса уменьшалось,

пока совсем не превратилось в точку,

горизонт дрогнул, сдвинулся с места,

и отхлынул дальше, куда — не видно.

А это несколько страниц из школьного альманаха «Непослушная муза» (в Пироговской школе, что у метро «Октябрьская», существует литературный клуб «19 октября», куда была приглашена в прошлом году Татьяна Александровна).

У нас в гостях поэт Татьяна Бек

Попытка интервью

«Совсем недавно побывала я в гостях у старшеклассников в замоскворецкой школе с гуманитарным уклоном. Там одна моя подруга работает учительницей литературы, а еще — после уроков (да здравствуют не вымершие пока словесники-подвижники!) ведет поэтический кружок. Собираются они в маленькой читальне под портретами Гоголя, Ахматовой и прочих наших гениев и читают стихи, сочиняют сонеты и басни, толкуют о рифмах и верлибрах, а иногда встречаются со „старшими товарищами“ и мучают их крутыми вопросами.

Ну и дети! — скажу я вам от души. Ну и вопросы они мне задавали! Мало не покажется. Их интересует все — от религиозных спекуляций до нецензурной лексики в книгах… От графического оформления стиха до лирической энергетики разных районов и кварталов. „Какое место в Москве, — спросил меня отрок Антон, — самое плодотворное для стихосложения?“

И впрямь — какое?

Для меня, например, все, что вокруг метро „Сокол“ (ностальгия по детству), и то же Замоскворечье, Яуза, фабрично-купеческие проулки… Читала детям Цветаеву: „И покамест пустыня славы / не засыпет мои уста, / буду петь мосты и заставы, / буду петь простые места…“. Говорили про ореол территории. Про кураж бродяжничества. Про необходимость побегов из привычного и прогулов обязательного — хоть оно и непедагогично…»

Татьяна Бек. Столпник в пути.

«НГ Exlibris», 05.02.2004

Вопросы Татьяне Бек:

1. Настраивает ли Вас что-нибудь на творческий лад?

По-разному. Это может быть переполнившая тебя до краев встреча, вид из окна поезда, чужая реплика в споре или строчка из многажды читанного поэта. Как спичка: р-р-раз — и душа загорелась. Вот вам и «творческий лад».

2. Как Вы относитесь к религии?

Я крестилась поздно — в 38 лет, хотя поверила в высшее начало очень рано, стихийно, еще в детстве. Что, кстати, описано в моих «вспышках памяти» (так я называю свои мемуары), посвященных ранним годам, — они называются «Вам в привет». Цитирую.

«…В Бога долго не верилось. Пока одна подружка, со двора на Песчаной, очень убедительно не рассказала, что сильно болела (нам лет по шесть), лежала одна и в жару, а мама ушла на работу. И вот она, девочка, стала молиться: „Бог, верни маму, верни маму“, — и в результате молитвы мама пришла („представляешь, я молилась — и она пришла!“) — и стало легче, и девочка выздоровела, и Бог есть точно. Именно тогда — до всякой церкви — я поверила».

…Моим духовным отцом был отец Александр (Мень). Уважаю все религии и не приемлю максимализма в отторжении иной веры. Как говорил отец Александр: «Эти перегородки до неба не доходят».

Точнее и достойнее путеводителя по жизни, нежели Христовы заповеди, не знаю.

3. Считаете ли Вы, что мир катится к стандартизации и отсутствию индивидуальности?

Внешний мир, возможно, и катится, но индивидуальность всегда прочнее и упорнее, чем внешний общий мир. Она ему противостоит — и победоносно.

4. Какую музыку Вы любите?

Люблю классику. Моцарта, Шопена, Глинку, Рахманинова. Музыка, кстати (см. 1-й вопрос), тоже способна мощно и иррационально вдруг настроить меня на стихи.

5. Ваше любимое литературное направление?

Акмеизм, конечно. Мне очень близки основы этого великого и последнего течения в рамках Серебряного века — своей приверженностью к земной детали, оттолкнувшись от которой можно высоко взлететь в небо. Я была счастлива в непростой и трудоемкой работе над антологией «АКМЭ. Библиотека студента. Стихи. Манифесты. Статьи. Заметки. Мемуары», которую составляла несколько лет (М., «Московский рабочий», 1997).

6. Как Вы относитесь к нетрадиционному оформлению стихотворений (графически)?

Спокойно. Сама в таком «нетрадиционном оформлении» никогда необходимости не испытывала. Но если я вижу, что поэту, например, мешают знаки препинания и он от них отказывается, — то я вполне уважаю его выбор.

7. В одном из своих стихотворений Вы пишете:

Часто ли Вы ощущаете, что находитесь в скорлупе, и как Вам удается выбираться из-под нее? Помогает ли Вам кто-нибудь ее расколупать или Вам проще делать это самой?

Интересный вопрос. Это стихотворение раннее,