- 1
- 2
Светлана Кекова ПОСЛЕДНИЙ СВИДЕТЕЛЬ
* * *
Мы таинственным даром владеем —
И Орфей не спускается в ад.
Но растениям, как лицедеям,
Дан приказ начинать маскарад.
В этом райском преддверии ада
Раздевается клёнов толпа,
Ты под льющийся вальс листопада
Повторяешь нехитрые па.
Всё невидимым солнцем согрето,
Еле движется рыба в реке,
Мир бредёт, как безумная Грета,
С котелком и корзинкой в руке.
А зима ухмыляется нагло,
Приподняв подведённую бровь:
«Воля к власти над словом ослабла
И покинула душу любовь».
И художник с кричащей палитрой,
Тайно любящий краску одну,
Как Орфей, не сумеет молитвой
Усмирить ледяную волну.
Но, небесному пению вторя,
Где-то в жизни и в смерти иной,
Лик блаженства с морщинами горя,
Как светило, взойдёт надо мной.
* * *
Мать в лесу ребёнка нянчит,
у неё цыганка клянчит:
«Дай копейку, дай пелёнку,
погадаю я ребёнку!».
Червь в лесу деревья точит,
птица мелкая поёт.
Кто нам голову морочит,
жить спокойно не даёт?
Путник в греческом хитоне
в лес собрался по грибы,
на его видны ладони
иероглифы судьбы.
Каждый символ что-то значит:
вот — земля, а вот — огонь…
Но в глубоких складках прячет
человек свою ладонь.
Плащ надев с двойной подкладкой,
он не хочет в мир иной,
он доволен кисло-сладкой,
горькой участью земной.
Крепнет капель перебранка,
гриб под деревом торчит,
спит ребёнок, а цыганка
то хохочет, то молчит.
Тишина сродни безлюдью,
дождь подобен молоку,
чёрный ворон кормит грудью
воронёнка на суку.
И, имея смерть в резерве,
что же в жизни видит он?
В небе — крести, в сердце — черви,
тёмный лес со всех сторон.
* * *
Осень приготовит нам коктейли:
солнце, ветер, листьев вороха…
Но уже сказал Владимир Вейдле:
«Наступают сумерки стиха».
Это значит, что цветок и птица
дарят нам напрасные труды,
что уже не может воплотиться
солнце в капле дождевой воды.
Только мы с тобою, как ни странно,
спим без снов до самого утра,
и летят созревшие каштаны
в воды Иордана и Днепра.
* * *
Спит осень на ложе Прокруста,
просторно и пусто вдали,
и грузные розы капусты
торчат из холодной земли.
Берёзы промокли до нитки,
стоят, не подняв головы,
и бедные две маргаритки
видны среди жёлтой травы.
Они ни о чём нас не просят
и нас понимают с трудом…
А жёлтые листья заносят
хозяином брошенный дом.
* * *
Всё в природе приходит в движение,
и выходит в лесу на амвон
иерей, запрещённый в служении —
потерявший величие клён.
Где восторг его, трепет, свечение?
Где священной листвы ремесло?
Золотое его облачение
потемневшей водой унесло.
Мы бы тоже заплакали, только ведь
заключённая в теле душа
всё твердит, что последняя проповедь
несказанно была хороша.
* * *
Шьёт покровы зима белоснежные
тем, кто осенью честь не сберёг.
Снятся мне осторожные, нежные
похитители женских серёг.
К чёрным воронам в классы коррекции
попадают зимой воробьи.
Замечаю я в странной коллекции
золотые серёжки свои.
Ты, владеющий даром пророчества,
бедный друг до скончания дней,
угадай моё имя и отчество
по фальшивому блеску камней.
* * *
Боль в душе, бузина в огороде,
Шкалик белого под выходной…
Визг колёс на крутом повороте,
Причитанье гармошки губной.
Медный шквал духового оркестра,
Неизменный призыв «Будь готов!»,
На плохом фотоснимке невеста
В белом платье с букетом цветов.
У невесты загар деревенский.
А жених — как стреноженный конь.
За спиною невесты геенский
Неподвижно пылает огонь.
Рядом две белоствольных берёзы,
Красный флаг, пионеры в строю…
Что ж над этими снимками слёзы
Я светло и мучительно лью?
* * *
Смотрю в окно — выходит он,
живущий в нашем околотке,
горбун и ангел, фараон,
гребец на похоронной лодке.
Идёт по улице к реке.
Вдали горы дымится кратер.
Как губы в женском молоке,
испачкан белой краской катер.
Понятный, как немой укор,
ты, рыцарь, не привыкший к латам,
прилежно заведя мотор,
поводишь вдруг плечом крылатым.
Тут издаёт протяжный вой
Анубис, раненный навылет…
А над моею головой
строгают, рубят, режут, пилят.
Любовь, как муха в янтаре,
сказавшись мёртвой и невинной,
на Лысой прячется горе,
на Соколовой, на Алтынной.
И выступает кровь из пор,
покуда, надвое расколот,
спит у подножий мёртвых гор,
с рекой обнявшись, вечный город.
* * *
Валентину Курбатову
1.
Пролегают овраги морщинами резкими
по крестьянскому лику родной стороны,
здесь легко нам поля рифмовать
- 1
- 2