Александр Якутский СОЛИПСО

Иллюстрация Ульяны Колесовой

Вы попробуйте лечь в комнате, на час остаться. И вы с ужасом обнаружите, что вам скучно. Это я с вами собственным опытом делюсь. Мне тоже скучно с самим собой. Но у меня появилась алчба — мне истина нужна. Позарез нужна, аж в горле пересыхает. А на всё, что происходит не внутри меня, мне глубоко наплевать.

Пётр Мамонов

Однажды утром, придя в сознание после спокойного небытия, Григорий Замзин обнаружил, что понимает мир. Весь. Целиком. Никаких тайн об устройстве Вселенной для него не осталось. Он не знал ответа на один-единственный, совершенно не существенный вопрос:

— Что со мной случилось? — подумал Григорий. Подумал, впрочем, почти без интереса и даже без тени волнения.

Последние несколько лет Григорий служил преподавателем математики в лицее. Служил и никакой радости от этого не испытывал: лицей ничего общего с царскосельским не имел. На свой первый урок Григорий прибыл окрылённый дерзкими идеями: накануне он смёл со стола все учебники и методички, и составил свой, потрясающий план урока. Войдя в класс он увидел две дюжины биологически безупречных организмов, смотрящих на него во все глаза с неподдельным интересом. Ещё более воодушевившись, Григорий ринулся к доске и начал объяснять им мир единственно уместным языком: языком математики.

Но уже через несколько минут он слышал за спиной слабое гудение осиного роя. Ещё через четверть часа ему показалось, что осы облепили его спину и вот-вот начнут щекотать усиками шею. Он в панике обернулся, гул прекратился. Ученики смотрели сквозь него и ждали звонка.

Неуместно дрогнувшим голосом Григорий попросил класс пересказать ему только что услышанное. Ученики продолжали молча смотреть сквозь него. Он настаивал. Наконец, вызвался один. Он медленно встал из-за парты и заговорил, запинаясь и пламенея прыщавым лицом. Оказалось, из Гришиного рассказа он вынес нечто вроде того, что Волга впадает в Каспийское море, а верёвка суть вервие простое.

В первое мгновение Григорий чуть было не возненавидел их ровно в той степени, в какой любил математику. То есть, безгранично. Но быстро опомнился и стал вместе с учениками ждать звонка. Оказалось, что это совсем не трудно и может продолжаться годами.

Григорий вернул методички на своё место. Ежедневные четыре-пять уроков проходили как в тумане, мало отличались ото сна, почти не требовали затрат энергии. Каким-то образом ученикам доставались тройки и даже четвёрки, а Григорию — жалованье, дважды в месяц. Это устраивало всех, в том числе и лицейское начальство. Разумеется, ни о классном руководстве, ни о внеклассной нагрузке речь даже не заходила. Так что рабочий день заканчивался рано. Выходя на школьное крыльцо, Григорий глубоко вдыхал и выдыхал три раза, перебирая ногами ступеньки, потом громко произносил:

— Все нетривиальные нули дзета-функции имеют действительную часть, равную одной второй.

Он поправлял шляпу, поднимал воротник пальто, раскрывал зонтик и продолжал, уже не так вызывающе, а себе под нос:

— И действительно, согласно Титчмаршу и Воросу, дзета-функция может быть разложена по Адомару в произведение через свои нетривиальные нули. Отсюда следует…

И бормотал он так до двери своей квартиры, не умолкая ни в трамвае, ни в подземном переходе, ни в булочной. Дело в том, что Григорий страдал профессиональным заболеванием многих математиков: он пытался доказать гипотезу Римана. И не мне его за это осуждать.

Приходя домой, Гриша убеждался, что мама по-прежнему здесь. Что у неё всё по-старому, что обед готов и привычно вкусен. Он знал, что сейчас она начнёт задавать вопросы. Знал, какие именно, поэтому даже не вслушивался. Её голос стрекотал далёким кузнечиком, как тогда, на лугу, где он лежал на спине, закрыв глаза. Жаркое дремотное детство, миллионы лет назад. Глаза закрыты, по руке щекотно карабкается муравей, а солнце трогает веки тёплыми мягкими пальцами... Гриша стряхивал с себя накатившее было оцепенение и докладывал маме, нисколько не задумываясь, что в лицее всё прекрасно, что преподавание не прекращает дарить его истинным счастьем, что о новой семье задумываться рано, потому что уже было и ты знаешь, чем кончилось. «Да-да-да,» — печально кивала головой мама и уходила в свои мысли, оставив его в покое. Григорий чмокал её в щёку и отправлялся в свою комнату бормотать про дзета-функцию и её нетривиальные нули.

Так продолжалось несколько лет. Но однажды, то ли в трамвае, то ли в переходе, то ли в булочной, Григорий остановился и изумлённо заозирался по сторонам. Оказалось, что он таки в булочной. И видимо, давно: успел собрать позади себя небольшую очередь.

— Но постойте, постойте… — сказал он продавщице, у которой много лет молча покупал свой ежедневный набор: булку нарезного и ржаной. — Ведь вы что же хотите сказать?! Это на что похоже-то, дорогой вы мой Литлвуд!?

Продавщица обиделась и грубым окриком вернула Григория на землю. Он наконец расслышал недовольное жужжание очереди за спиной. Смутился и ринулся вон из булочной, позабыв про хлеб.

Ворвавшись в квартиру, он обеспокоил маму, не став обедать. Её возражения были отвергнуты, не успев прозвучать:

— Потом, потом, мама, мамочка, мамуля! Только не сейчас. Сейчас мы будем с тобой умывать Литлвуда! При всём к нему уважении! — проорал он, скрываясь за дверью своей комнаты.

Впрочем, через секунду он выглянул вновь и дрожащим голосом сказал:

— Понимаешь, мама… Я, кажется, нащупал... — Глупо и счастливо хихикнул и теперь уже окончательно скрылся в своей комнате.

Его не было что-то около четырёх часов. Вышел на кухню он бледный и очень спокойный. В ответ на встревоженный мамин взгляд, покачал головой: «Нет...»

Насыпал в чашку две чайные ложки растворимого кофе, положил кусочек рафинада и дольку лимона. Залил кипятком. Взболтал ложечкой. Поднёс чашку ко рту и потерял сознание.

И вот, вновь обретя это самое сознание, Григорий ничего не знал о нынешнем себе. Где он? Как долго обходился без разума? Болит ли у него что-нибудь? И есть ли у него что-нибудь, способное болеть? Он не ощущал ничего, кроме одного: понимания устройства Вселенной. Целиком и полностью. Без какого-либо остатка.

* * *

Доктора — люди практичные. Когда в пустующую койку уляжется очередной овощ, они не станут предаваться мечтам, будто вскоре его вылечат. Доктора опутают овощ разными трубками-электродами, нажмут несколько кнопок и начнут следить за графиками на мониторах и лентах. Они