Игорь Росоховатский АЗЫ

— Ваше изобретение похоже на анекдот, профессор, — сказал академик Т. Б. Кваснин. — Знаете, что вы «изобрели» и как назывались когда-то ваши «азы»?

Он раскрыл 2-й том «Жизни животных»…

(Из газеты «Передовая наука» — органа Академии наук).

Профессор Аскольд Семёнович Михайлов — мой друг и однокашник. Только поэтому он разрешил мне заглянуть в «святая святых» — в его дневник. С профессором мы учились вместе в школе, начиная с шестого класса, и ни разу не подрались. Он списывал у меня сочинения, я у него — решения математических задач. Его мозг работал уверенно и быстро, как вычислительная машина, был надёжен, как арифмометр. Но Аскольд отнюдь никогда не слыл сухарём. Всегда — с друзьями, всегда — улыбчивый, внимательно-прищуренный, доброжелательный, — он умел соглашаться там, где я бы непременно затеял жаркий спор и нажил врагов. Он соглашался, кивая большой головой с красивым покатым лбом, а потом доказывал своё.

Мы выбрали его старостой, комсоргом, редактором стенной газеты, членом учкома, председателем секции по плаванию, заместителем председателя шахматного кружка, президентом Малой академии наук, объединявшей школьные научные кружки целого района.

После школы наши пути разошлись. Аскольд поступил в университет, я не прошёл туда же по конкурсу, хотел завербоваться строителем на Луну здоровье подкачало, два года работал шофёром в родном городе, учился заочно в политехническом институте, бросил, перешёл в автодорожный, бросил, поступал в театральный — не приняли, начал писать стихи — их не печатали, взялся за прозу — мои рассказы увидели свет в молодёжном журнале. Я поступил в литературным институт.

С Аскольдом Михайловым мы встретились, когда я уже был известным писателем, а он — руководителем лаборатории Объединённого научного центра бионики имени академика Курмышева.

Аскольд мало изменился внешне, даже пробор в его густых волосах был таким же идеальным, как прежде. Профессор Михайлов сделал то, чего никогда бы не позволил себе школьник Михайлов, — «спасовал». Он так обрадовался мне, что не пошёл на заседание научной секции, и мы болтали часа три без передышки. Самые лучшие друзья у каждого — друзья детства и ранней молодости. Хотите знать — почему? У меня есть своё мнение на этот счёт, но я умолчу о нём. А вот один французский писатель сказал: «Тогда тигрята и котята, ягнята и волчата играют вместе».

Я, конечно, не совсем согласен с этим утверждением — ведь люди не звери и не животные, с которыми экспериментирует мой друг Аскольд Михайлов. Однажды он пригласил меня в виварий и показал бесконечные ряды клеток с табличками.

— Ты различаешь этих белых мышек поимённо? — удивился я.

— Они одинаковы только на первый взгляд, — уверенно ответил он. — Вот сейчас я должен выбрать троих для очень сложных опытов. Если выберу не тех, опыты могут провалиться.

И он посмотрел на животных сосредоточенным и оценивающим, каким-то «выборочным» взглядом.

Я вспомнил, что так он часто смотрел и на нас, когда, например, надо было отобрать команду пловцов для участия в соревнованиях…

Не очень часто, но всё же регулярно мы продолжали встречаться с Аскольдом. Скорее всего нас — таких разных — влекла друг к другу тоска по бескорыстной дружбе, которая остаётся у людей с детства на всю жизнь, толкая их на бесконечные поиски и заставляя любить школьных друзей. Однажды я застал Аскольда совершенно подавленным и растерянным. Я даже не представлял, что он может быть таким.

— Что случилось? — встревожился я.

Он молча покачал своей великолепной профессорской головой. Ему не хотелось говорить, но он нуждался в немедленном утешении. И он впервые дал мне заглянуть в свой дневник. Потом это стало и для него и для меня потребностью, хотя мы не могли тогда знать, что мне предстоит быть его биографом.

Страницы из дневника профессора А. С. Михайлова, восстановленные мной по памяти

14 марта. Итак, мы оказались в тупике. Это я понял, как только взглянул на сводную таблицу. Я боялся поднять голову, чтобы не встретиться со взглядом Николая Ивановича. За долгие годы совместной работы между нами установилось полнейшее понимание, и сейчас он, конечно, тоже предвидел все последствия: и научные, и служебные. Никто не простит нам десятки тысяч рублей, истраченных на опыты, которые мои недруги назовут «бесполезными». Да я и сам должен был признать, что польза от них состоит лишь в том, что они да деле доказали бесперспективность одного из возможных путей поиска.

А ведь меня предупреждал об этом академик Кваснин. О его выступлении вспомнят все члены учёного совета, слушая доклад.

— Интересно получилось, — произнёс я, не поднимая головы. — Особенные успехи у нас в экономии государственных средств.

— Поэтому я возражал вчера против покупки нового оборудования, — сказал Николай Иванович.

Неужели он считает, что я не понял его тогда же? Но согласиться с ним при всех — это признать поражение. Не рано ли?

— Давайте смету.

Он передвинул её с дальнего конца стола в поле моего зрения.

— Закажем только электронное оборудование для шестого отдела, произнёс я приговор.

Он понял:

— Значит, и сокращение штатов?

— Подготовьте на всякий случай проект приказа и покажите мне. Завтра после обеда проведём совещание, — тогда всё выяснится.

Стараясь идти почти неслышно, почти «на цыпочках», он удалился из кабинета.

Подождав несколько минут, я вслед за ним пошёл в лабораторию.

— Аскольд Семёнович, можно вас на минуточку, — окликнула меня заведующая первым отделом Маргарита Романовна и вперевалочку, по-утиному направилась ко мне.

Я поспешил к ней, зная, что «минуточка» будет стоить мне доброго получаса. Но если не выслушать Маргариту Романовну здесь, она придёт ко мне в кабинет, и тогда я не отделаюсь и часом.

— Внимательно слушаю вас, Маргарита Романовна.

— Опять Зима выкручивается.

Слово «выкручивается» одно из самых любимых и обличительных у Маргариты Романовны. Сама она никогда не «выкручивается», и, может быть, поэтому на её лице — пятидесятилетней женщины, истерзанной заботами о коллективе, совсем нет морщин.

— Что же он сделал?

— Пробовал нетипичные связи на «аз-два» и «аз-три». Представляете? Короткое замыкание. Сгорели магнитные диски. Сколько вы будете ему покровительствовать?

Вопрос ответа не требовал, и она продолжала без передышки:

— Я говорила вам, что он регулярно опаздывает на работу. Это раз!

Она загнула один палец и торжествующе