казалась. После этого едут к Дергачеву, где Лапушкин, Лапушкина нет, куда уехал, никто не знает, предположительно в медсанбат. Все, никаких допросов, никаких проверок, кто последним видел, кто отвез-сопровождал, куда и когда — ничего! У Дергачева адъютант пропал, в самый интересный момент, к майору никаких вопросов! Я потом у Манасяна спрашивал, что там такое, что Лапушкину шьют, он ни в зуб ногой! Манасян! Нет, говорит, никакого дела на Лапушкина, и не было никогда!

Охренеть, я начинаю соображать, насколько можно верить Винарскому, и что все это значит.

— Манасян мог и не знать, — достоверность озвученной Винарским информации подвергается сомнению не только мной.

— Манасян?! Да он знает, что Гитлер на завтрак ел!

— Мог знать, да не сказать, — тут же выдвигает вторую версию политполковник.

— Мне? — Тут уж Винарский изображает настолько смертельную обиду, что отворачивается от нас, и целую минуту сидит прямо.

Наступает долгожданная тишина, в которой я скриплю мозгами, обдумывая услышанное. Ненадолго.

— Вывели все же наш артполк под Фастов на доукомплектование. — Делится последними новостями полковник, вводя меня в курс дела. — Приехал сюда пушки получать, видел бы ты, Лапушкин, какое дерьмо мне пытались подсунуть! Из Монголии, семнадцатого века!

— Отличные орудия, немного постреляли на Халхин-Голе, но ухоженные и в прекрасном состоянии. — Возразил политполковник.

— Я этих крыс канцелярских из артуправления гонял по всем этажам, как в кабинет зайдешь, пусто, кто под стол залез, а кто и из окон повыпрыгивал! — Живописал Винарский эпические картины борьбы с чиновничьей гидрой. — И знаешь, какие орудия я выбил? Отличнейшие, лучшие не только на Юго-Западном, во всей армии лучшие!

— Что поначалу давали, то потом и погрузили. — Спокойно развенчал грандиозные успехи артиллерийского полковника полковник политический.

— Да? — Винарский подпрыгнул от возмущения, боднув затылком крышу легковушки, но в пылу спора не заметив этого. Огромный кулачище просвистел возле уха невозмутимого водителя, тот ловко убрал голову в открытое окно, машина мотнулась по дороге и снова поехала прямо, а кулак, трансформировавшись в фигу, застыл перед носом оппонента. — А кто у Скворцова три эмэл двадцать вырвал? Зато теперь у нас три полных дивизиона!

— А в одном девять пушек вместо двенадцати. — Опять портит картину маслом спорщик-возражальщик.

— Главное, что теперь у нас по-настоящему боеспособный корпусной артполк, и мы немцам так всыплем, что им небо с овчинку покажется!

На эту сентенцию возражений у политполковника не нашлось.

— Давай сразу на огневую!

Машина съехала с шоссе и пошла скакать по степным кочкам, объезжая кусты и буераки, выскочила на поле за холмом, где в строгом геометрическом порядке стояли грозные Большие Пушки, вокруг которых суетились расчеты, готовя позиции. Полковник не дав машине остановиться вывернулся и легковушки и выпрыгнул навстречу спешащему к нему майору.

— Спишь, Макарский! — Заорал он на того, не дав открыть рот для доклада.

— Как можно, товарищ полковник, — несмотря на беспардонный наезд, майор улыбается, не скрывая радости от встречи, — дивизион обустраивает огневые позиции!

— Долго обустраиваете, майор! Давай список целей, есть связь с НП?

— Связь есть, и с НП, и с КП полка, и со штабом корпуса, — майор Макарский четким движением достал из планшета и протянул полковнику исписанный лист бумаги.

— Пехота опять тянет одеяло на себя! — Ворчал Винарский, пробегая глазами список. — Сдались нам их пулеметы, сначала гаубицы бы подавить! Где их батареи, что слухачи говорят?

— Предполагают, что в этих районах. — Макарский протянул планшет с заправленной картой.

— Лапушкин! — Рявкнул полковник. — Примерз ты там к машине? Бегом сюда!

Политполковник пошел посмотреть на работу расчетов, а я и вправду стоял возле машины, делая вид, что прислушиваюсь к звукам канонады, обшаривая тем временем степные дали в немецком тылу верхним взглядом.

— Лапушкин? Тот самый Лапушкин? — Живо поинтересовался майор, разглядывая меня с нескрываемым любопытством.

— Тот самый! — Проворчал Винарский. — Сейчас он нам всю правду-матку о немцах выложит!

Похоже, желание посадить меня в лужу у полковника никуда не делось.

— Что скажешь, ясновидец, — поинтересовался с легкой издевкой, — правы наши слухачи, или врут, как обычно?

— А тут не надо быть ясновидцем, товарищ полковник, — разыгрываю я простачка, — достаточно подключить простую логику, чтобы понять, что загонять в эти буераки тяжелые гаубицы фашисты не будут, ни к чему это. И воткнут они свои батареи вот сюда, я бы лично так сделал.

Я указал ногтем мизинца в место на карте, далекое от заштрихованного карандашом района.

— Ты не пальцем в карту, ты пальцем в небо попал, Лапушкин! — Откровенно злорадствует Винарский. — Никакого тактического понятия о размещении артиллерии на закрытых позициях, а еще в командиры батареи набивался. Никто не будет ставить тяжелые дальнобойные орудия так близко к линии фронта, да еще в открытом поле, где их моментально засекут, и накроют даже из полковых пушек!

— Поле открытое, но с наших позиций не просматривается. Отсюда они дальше дотянутся, а на нашу контрбатарейную стрельбу они плюют, наши корректировщики еще руку не набили, и лупят в молоко, почем зря. — Нагло упираюсь я. — Дайте карандаш.

Черчу на карте три маленьких овала.

— Вот весь их дивизион, первая батарея, вторая и третья, — поясняю я процесс комментарием, возвращаю карандаш Макарскому и демонстративно отворачиваюсь, давая понять, что спорить не намерен, а соглашаются они с моим мнение или нет, это их дело.

— Забьемся, Лапушкин, на твои золотые, — заводится с полоборота азартный полковник, — что ты с пяти снарядов их не подавишь?

— Пяти снарядов даже для одной батареи невозможно мало, а тут целый дивизион, — наверное, впервые выступает против любимого отца-командира майор, — тут при самой точной стрельбе меньше, чем полусотней делать нечего. А потом, как узнать, что батареи подавлены, они даже стрельбу не ведут?

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ