одного слова. Оно вертелось у меня на языке. Уже тогда. Ночью. В степи. На том месте, где ты должна была меня расстрелять. Но не смогла. Когда ты швырнула винтовку в сани. На том месте. Теперь, Ольга, оно снова вертится у меня на языке. То слово. Которого мне не хватает. У него вкус горького миндаля.

Обоз достиг цели. Но больного еще не сгрузили. Тетя Марфа сказала, что желает осмотреть изолятор. Инспекция, говорит свекровь Ольги. А Марфа говорит, что бывают госпитали, которые много хуже, чем этот овин, для людей, которые много лучше, чем этот немец. Ольга говорит, что здесь нужно все продезинфицировать. Керосином. Тетя Марфа говорит, что керосином и так воняет, мочи нет. И чтоб Тамара внесла туда немца. И устроила себе постель в другом конце. Свекровь Ольги говорит, что у нее есть тонкая проволочная сетка. Немного. Для тебя, девочка. Для меня, значит, проволока. Ольга держится позади. Зажигает фонарь. Очень трогательно.

— Ты проиграла, Ольга.

— Да, девочка, теперь будем выигрывать.

Когда женщины вышли из овина, мальчик сидел на лошади и что-то шептал в лошадиное ухо. Бабушка сняла его с лошади. Марфа вдруг заторопилась. Тамара отцепила сани от фуры. Лошадь натянула постромки. Колеса закряхтели, мальчик пустился отыскивать мать, подбежал к входу в овин, но она сама вышла ему навстречу, неся в руке фонарь. Коптил расточительно высокий язычок пламени. Но стекла на нем не было. Ольга решительно взяла мальчика за руку, потом обернулась и швырнула в темное отверстие горящий фонарь. А внутри она, должно быть, разлила керосин. Те самые полбидона. Потому что там сразу зашипел и взвился кверху огромный язык пламени. Ольга не оглянулась. Не спеша, усталой походкой она побрела к саням. Мальчик хотел вырвать свою руку из ее руки, хотел остановиться, поглядеть на огонь, быть может, закричать, он и то уже чуть не свернул себе шею. Но мать не выпустила его. Словно глядеть было ровным счетом не на что. Свекровь пронзительно завопила, сорвала с головы платок, замахала им, как кнутом. Сухая солома жадно притягивала огонь. Юркие язычки уже бежали по наружным стенам. Из крыши валил густой, белый дым. Свекровь явно собиралась отхлестать Ольгу своим платком. Но, подскочив к Ольге и увидев, как спокойно та стоит, как выпустила руку сына, как мальчик тем не менее цепляется за нее, старуха в отчаянии закрыла платком лицо.

Прежде чем перекинуть через плечо лямку саней и со всей силой налечь на нее, Ольга вернула мальчику винтовку. Мальчик пошел за санями, которые тянула его мать. Семенил следом. Тамара стояла, будто окаменев, на том месте, где минутой раньше были сани. Тетя Марфа молчала и глядела на огонь. Из дыма вылетели две большие птицы и со зловещим криком унеслись прочь. Женщина из деревни несколько раз осенила себя крестом. «Птицы смерти», — сказала Марфа. Итак, приговор был произнесен. Она передала Тамаре поводья. Девушка успела еще услышать, как тетя Марфа на прощанье сказала Ольгиной свекрови:

— Ты была с ними в сговоре. Уйди с глаз моих.

Человек на санях по-прежнему силился отчетливо различать взглядом предметы. Но перед ним расплывалось светлое лицо мальчика. За лицом — неподвижный вороненый ствол. И еще он видел следы засохших слез на светлом лице ребенка.

И снова соотнесение времен

В Волгограде, перед гостиницей на площади Павших Борцов, мы дожидались интуристского автобуса, чтобы ехать в аэропорт. Она пришла еще раз, та тихая, немолодая женщина, которая в дни нашего пребывания здесь показывала нам свой возрожденный город и места боев. Показывала со знанием дела и с любовью. Потому что лично участвовала во всем: санитаркой — в сражении, партработником — в восстановлении. А пришла она, по ее словам, потому, что забыла рассказать нам одну историю, которая может нас, как немцев, заинтересовать. Она знает одного немца, попавшего в плен под Сталинградом, который навсегда остался здесь. Сегодня он советский гражданин, работает по скотоводству, пользуется уважением, женат, имеет двух взрослых детей и живет в деревне неподалеку. В свое время он с командой военнопленных проходил через сожженную деревню. И там одна крестьянка — его теперешняя жена — вызволила его из команды под тем предлогом, что деревне нужна лошадь. Уж как ей это удалось — она вроде бы заставила всех пленных показывать ей свои руки — и что было потом, до конца войны, на этот счет все, кто должен быть в курсе, до сих пор хранят молчание. Человек, о котором идет речь, за все тридцать лет, что прошли после войны, ни разу не выразил желания повидать прежнюю родину, хотя он вполне мог бы позволить себе такое путешествие и наверняка получил бы визу. Вот что она и хотела рассказать нам, немцам. Она ручается, что все, рассказанное ею, чистая правда, но просит нас не пытаться узнать у нее имя либо адрес этого человека.

Примечания

1

Гернгутеры — члены религиозной секты, основанной в городе Гернгуте в XVIII веке. (Прим. перев.).

(обратно)