- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (4) »
Вадим Картушов Цайтгайст
1.
Я просыпаюсь, когда над городом встает заря. Я иду на балкон. Фонари над улицей давно погасли. На проспекте пыхтит ранний трамвай. Нежно-розовый свет подкрашивает грязные крыши, пробивается сквозь трубы паровых коммуникаций. Снег на крышах искрится, словно темный бархат под прожектором. Силуэты радиоантенн на крышах плавятся и подрагивают. Розовый свет переходит в желтый, желтый переходит в оранжевый. Серые стены домов тонут в огненном зареве. Птицы поют, а воздух свежий и сладкий, как березовый сок. Это омерзительно и невыносимо. — Хесус, вам письмо, — скрипуче говорит почтальон Ириска из-за входной двери. Я не знаю, как его зовут. Этот почтальон обслуживает наш район, кажется, с первых дней творения. Когда мы были детьми, он уже был старым. Он все время жует ириски — говорит, это полезно для зубов. Весь район смеялся над его глупостью про эти ириски. Но ему примерно тысяча лет, а зубы у него до сих пор свои. И не все, кто смеялся над почтальоном Ириской в нашем детстве, могут посмеяться над ним сейчас. Потому что они мертвы, а Ириска жив, пусть полуглухой и полуслепой. Это ему впору смеяться над ними. Я открываю дверь и забираю тяжелый конверт, запечатанным корпоративным сургучом «К&К». Я вижу клеймо своего работодателя. Под ложечкой неприятно сосет, в районе солнечного сплетения словно расплывается вязкое холодное пятно. Ириска синей почтовой фуражки. — Спасибо, сумасшедшее обезьянище, — благодарю я. — Вам спасибо, господин, — снова кланяется Ириска. Он глуховат, я же говорил, да? Ириска сбегает вниз по лестнице, подпрыгивая и болтая сумкой с письмами. Как он не разваливается, черт престарелый? Внезапно стреляет в спине, и я охаю. — Песок за собой подмети! — кричу я ему вслед. — И вам дня хорошего, господин Хесус! — отвечает Ириска, и его голос гулко разносится между стен парадного. Итак, что мы имеем на сегодняшний день? Меня раздражает весна и пение птиц, я ненавижу солнце, я издеваюсь над добрым стариком, как будто мне десять лет, у меня осталось денег примерно на месяц довольно паршивой жизни. И судя по письму из продюсерского отдела «К&К», я уволен. Я не хочу его вскрывать. И так все понятно.2.
Если я пойду в бар «Цайтгайст» и буду пить самый бюджетный коктейль «Андеграунд», состоящий из двух третей угольного самогона и трети игристого брюта, то оставшихся после вечера марок мне хватит примерно на неделю жизни. Разумный человек, который уверен в себе, умеет строить стратегию и принимать верные решения, станет беречь деньги и искать работу. Я иду в бар. Среди всех баров нижних уровней «Цайтгайст» выделяется тем, что там собирается рекордное количество богемных ублюдков без денег. Мамкины поэты и бабулины инфернальные мистики. Я никогда не был богемой, я не умею носить манжеты, и у меня есть профессия. Но мне нравятся их беретики с енотовыми хвостами и засаленные рединготы. Даже иногда нравятся их стихи и бестолковые попытки работать в жанре гишпрехенварта. Еще они умеют пить как последние сволочи, словно у них вместо печени кантовский протез. Сегодня поэтические чтения. Пожилой мужчина с гнездом лысины на голове читает со сцены нараспев, картавит и волнуется:В этой комнате пахло тряпьем и сырой водой,
и одна в углу говорила мне: «Молодой!
Молодой, поди, кому говорю, сюда».
И я шел, хотя голова у меня седа.
А в другой — красной дранкой свисали со стен ножи,
и обрубок, качаясь на яйцах, шептал: «Бежи!»
Но как сам не в пример не мог шевельнуть ногой,
то в ней было просторней, чем в той, другой.[1]
3.
Когда я очнулся в маленькой меблированной комнате, голова почти не болела. Окна были открыты, и я ощутил запах отстойных речных коллекторов. Кажется, я находился где-то в Сакрифаксе, в одном из самых неблагополучных районов города. Только здесь запах речных вод ощущается так сильно. На голове была повязка,- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (4) »