Алексей Гравицкий ОЧЕНЬ ГРУСТНАЯ СКАЗКА

Человек проснулся с явной червоточиной в душе. Обычно все горести и проблемы перемалывались за ночь и с утра он вставал если и не совсем бодрый, то по крайней мере в сносном расположении духа. В этот день он, что называется, встал не с той ноги. Все было не так: солнце пряталось за тучи; на улице был мороз, который он на дух не переносил; смертельно хотелось спать и ко всему внутри сидело нечто разозленное и хмурое.

Он встал с кровати, пошел в ванную комнату и попытался включить воду, но кран болезненно захрипел, пару раз плюнул ржавой жижей и, шипя, забился в судорогах.

— Мать твою, — пробормотал человек, выключил кран и пошел к телефону. Он долго искал нужный номер, но так и не нашел. На букву «Д» в записной книжке не значился ни ДЕЗ, ни диспетчер. Он посмотрел на «Ж», но ЖЭК тоже не нашел.

— Черт! А ведь был телефон.

Он поднялся, вышел на лестничную клетку и позвонил в соседнюю квартиру. За массивной железной дверью что-то долго шебуршилось, его пристально изучали, рассматривали в стереоскопический глазок.

— Вась, открой, — не выдержал он. — Это я — сосед.

Дверь открылась, Вася приклеил себе на рожу кривую улыбку, заговорил нехотя:

— Привет. Чего случилось? Да ты заходи, хм… не стесняйся.

— Не, спасибо, Вась. Я на момент. У тебя вода есть?

Вася выдохнул с неимоверным облегчением, даже развеселился:

— Нет. Если в кране нет воды, значит выпили жиды. Ха-ха!

— Ты не звонил в ДЕЗ? У тебя их телефон есть? — проглотил он затасканную остроту.

— Звонил.

— И чего?

— Сказали, что авария, что исправляют.

— Знакомая песня. Слушай, дай телефончик.

— Пожалуйста. Пиши.

Он записал, попрощался с соседом, вернулся в свою квартиру и набрал номер:

— Диспетчер. Говорите, — донеслось безразличное из трубки.

— Дом тридцать пять, корпус два по улице маршала Устинова. Воды нет.

— Авария. Исправляем.

— А когда…

Он смолк на полуслове, в трубке мерзко пищали короткие гудки.

— А, чтоб вас! — разозлился он и яростно стал накручивать диск телефонного аппарата. Он долго ждал, но трубку на той стороне провода так никто и не поднял.

— Чтоб вас, — повторил он зло и пошел умываться водой из чайника. Пока брился трясущейся рукой, полоснул бритвой по подбородку. Долго матерился, потом смыл с рожи мыло и кровь, заглянул в зеркало. На него, такого чистого, умного, красивого и жизнерадостного, из зеркала смотрел хмурый, уставший мужик с черными мешками под покрасневшими глазами. Можно конечно сослаться на вчерашнюю дрянную, разбавленную водку, которую купил в супер маркете, как супер качественную, но он-то знает, что рожа такая не от водки, которую почти не пьет, а от жизни собачьей.

Он грустно глянул на хмурого мужика в зеркале, вытер с порезанного хрюсла кровяк и потопал на кухню. Воды в чайнике не осталось ни капли, а кран по прежнему плевался. Эхе-хе.

Заглонул всухомятку бутерброд: засохший сыр на черством хлебе. Оделся и вышел на улицу.

Сорок минут проторчал на автобусной остановке, тяжело впихнулся в битком набитый автобус, протиснулся поглубже и замер, сдавленный толпой. На следующей остановке его понесло к выходу. Он вцепился в поручень, морщился, когда ему привычно промаршировали по ногам. Потом в двери автобуса хлынула толпа и понесла его в обратную сторону. Автобус с трудом сдвинулся с места и медленно, как замерзшая черепаха, пополз вдоль тротуара.

Его грубо пихнули в спину, если б не зажало в тисках толпы, то обязательно бы грохнулся на пол.

— Чего стоишь на дороге?

Он осторожно повернул голову. Сзади, за его спиной, стояла старушка с сумкой на колесиках. Кто-то нехотя поднялся, уступая место. Старушка быстро прыгнула на освободившееся место, потом начала долго умащиваться, продолжая ворчливо бормотать:

— Ездют тут всякие. Молодежь. Да в твоем возрасте пешком ходить надо. Вот когда я была…

— Ваш билет, — грохнуло ему в другое ухо. Он повернулся, на него сверху вниз взирал контролер.

— Предъявляем, — поторопил он.

— Я еще не прокомпост… Я деньги передал за билетик.

— Ваш билет!

— Я же говорю, я деньги передал, а билетик мне еще не передали.

— Сказки Пушкину будешь рассказывать. На выход.

— Но я…

— Он еще и без билета, — заворчала старушка с сумкой-тележкой с другой стороны. — куда у людев совесть девается? Вот когда я…

— Мужик, вываливай, — перебил излияния бабульки контролер. — Или помочь?

— Да какого черта! — возмутился он. — Я заплатил…

— Билет!

— Да я ж вам говорю…

— Тогда на выход.

— Да что вы с ним церемонитесь, — вмешалась очень объемная и очень активная женщина. — вышвырнуть нахала и все. Эх вы, а еще мужчины.

Базар принялся разрастаться, как снежный ком, услужливо столкнутый с горы, и на следующей остановке он был выставлен из автобуса суровым общественным мнением. Оставшиеся три остановки до работы он топал пешком.

На работе, как всегда, было много проблем и много претензий. Начальник заходил дважды: первый раз сделал выговор всему отделу, второй — отчитал его лично. Он попытался возражать, но был грубо прерван и получил еще одно замечание.

В обеденный перерыв заплатил целое состояние за чашку кофе, а потом, после кофе, курил и выслушивал чужие проблемы. С работы возвращался усталый и подавленный. В автобус не полез, пошел пешком и по дороге зашел в банк, в надежде получить зарплату, которую задерживают и не платят вот уже три месяца. Но на карточке не было ни копейки. Вот, блин. Завели солидную пластиковую карточку, а перечисляют на нее такие копейки, что в глаза симпатичной девушке-кассирше, что эти копейки выдает, заглядывать стыдно. Да и не перечисляют ни копеечки вот уже три месяца.

Дома кое-как поужинал, если то, что сожрал, можно назвать ужином, сел смотреть телевизор. По пяти каналам политики на разные лады рассказывали, как всем сразу станет здорово, если их любимых изберут в президенты, причем некоторые обещают уже не в первый раз, вот только почему-то ни черта не делают. Он пощелкал каналы: на половине оставшихся льют слезы богатые мексиканцы-бразильцы, на второй — лупят друг друга безмозглые американцы, иногда отпуская шуточки где-то на уровне малого ребенка, на которого неожиданно свалилось все знание детопроизводства и русского мата. И те, и другие, и третьи врут! Он выключил телевизор и подавленный пошел спать.

На утро он не почувствовал себя лучше.

Наоборот, за ночь абстрактный источник его неприятностей приобрел вполне конкретные очертания. Он умылся, не бреясь и не завтракая, собрал последние деньги и побежал на