Жизнь кончилась, — внутренняя жизнь, хотя внешне человек еще продолжает существовать, думать и фиксировать уже ненужные, бесплодные впечатления бытия.^[4] Удивительное дело: в этом стихотворении в противоположность рассмотренному выше ни одного местоимения первого лица нет; есть только вы — риторическое обращение к «дням», ты — к душе и потрясающее оно, поставленное на самое сильное место: в рифме, да еще в конце строфы, — т. е. перед самой мощной, двойной паузой (после стиха и, мало этого, после строфы!); заметим, что и перед оно непременно требуется пауза — иначе это слово, начинающееся с гласного о, сливается с предшествующим а; поэтому стих выглядит так:

выразительность этого местоимения усилена еще тем, что после оно необычайный по впечатляющей силе перенос, — кажется, это единственный такой перенос во всей лирике Баратынского, — и не только в другой стих, но в другую строфу. Энергия переноса, а, значит, и пауза увеличена благодаря тому, что и предшествующие две строфы, и последующая построены с неукоснительной закономерностью: предложение кончается в конце укороченного четного стиха, а стих нечетный делится на две неравные части регулярной цезурой после второй ямбической стопы; цезура отделяет следующие восемь словосочетаний (или слов): «На что, вы, дни!», «Все ведомы…», «Недаром ты…», «Свой подвиг ты…». «И тесный круг…», «Под веяньем…», «Бессмысленно…», «Как в мрак ночной…». Схема всех четырех строф такова:

– –́ – –́ / – –́ – –́ – –́ –

– –́ – –́ – –́//

– –́ – –́ / – –́ – –́ – –́ –

– –́ – –́ – –́//

В этой схеме не показаны пиррихии — не это нас в данном случае интересует, а общая ритмико-синтаксическая композиция. Следствием ее регулярности оказывается небывалая экспрессия нарушения (даже и при меньшей регулярности весьма экспрессивного!) привычной повторяемости окончаний и пауз. Итак, всей композицией вещи предуказано, что самое веское слово всего стихотворения — местоимение оно.

Впрочем, несколько слов и о пиррихиях. До оно все укороченные, трехстопные стихи были ритмически-тождественны, все они содержали пиррихии на второй стопе:

Уже в последнем случае пиррихий стушевывается, союз а здесь несет хоть и слабое, но все же ударение (гораздо более возможное, чем в предшествующих пяти стихах!), а уж после «оно» — в заключительной строфе — ритмический рисунок совсем иной: обе трехстопные строки не только обладают всеми тремя схемными ударениями:

но даже на эти, прежде безударные, вторые стопы падает самый интенсивный акцент — именно на слова: ночь и пустого приходится ударения не только стиховые, но и логические.

Еще одна деталь ритмической структуры. Стих, оканчивающийся местоимением оно, в отличие от всех предшествующих четных стихов обладает сверхсхемным ударением на первом, безударном, слоге — анакрузе, на обращении ты:

Выходит, что по всем своим ритмическим показателям этот стих — поворотный для стихотворения. Это ты — третье под ударением стоящее обращение к «душе»; первые два предшествовали существительному, были «антиципациями», и в этом была их специфическая выразительность; в третьем случае своя экспрессия — в насилии над метром. Так или иначе, ты в стихотворении резко выделено и противостоит еще более энергично подчеркнутому оно. Можно сказать, что лирический сюжет движется от ты к оно; ты — душа — свидетельствует об интимной связи субъекта с объектом; оно — об отчужденности; ты — близкое, оно — далекое, чуждое до враждебности. Ты и оно — местоимения, противопоставленные по контрасту. Этот контраст поддержан, как мы видели, и противоположностью ритмических структур.

Итак, ритмическая композиция стихотворения тоже выделяет слово оно, делает его поворотным пунктом текста, его сюжетным центром.

Оно — это тело. Заметим, что имя существительное, замещаемое этим местоимением, отстоит настолько далеко, что непосредственное восприятие не сразу относит его к слову, произнесенному, да еще в косвенном падеже, в предпоследнем стихе предыдущей строфы, пять стихов назад. Эта намеренная неясность входит в смысловую структуру слова оно. Важно еще вот что: ведь речь идет о «теле», которое в контексте стихотворения внезапно оказывается бесполым: приобретает особую осмысленность случайный собственно лингвистический фактор принадлежности существительного тело к среднему роду. Композиция стихотворения такова, что этот грамматический признак приобретает трагичность: «оно» — не только не мужчина, но даже и не человек.

Таково первое и существеннейшее, что происходит в стихотворении Баратынского: малозначащее местоимение оказывается в центре его лирического сюжета; грамматический род слова осмысляется как трагический факт. Значительность и внутренняя противоречивость слова оно еще больше возрастает оттого, что это — подлежащее, за которым следует конкретное сказуемое глядит, а затем — два придаточных предложения, выражающих движение времени: «как утро встанет», «как… вечер … канет»; оно поставлено лицом к лицу с мировым временем. Несмотря на конкретность глагола глядит, местоимение оно, хоть и замещает, казалось бы, слово тело, но оказывается дематериализованным: превратившись в абстракцию, в знак бесполого существования, оно как бы и вовсе лишается материальности.

Все остальное поддерживает и углубляет этот сюжет. Душа и тело даны и в звуковом противопоставлении. Душа сопровождается звуками ш и в: свершила, душа, сомкнувшая, дремлешь, и особенно в в стихе: «Под веяньем возвратных сновидений…». Тело сопровождено отрицательным префиксом (или предлогом) без (бес); бессмысленно, без нужды, бесплодный…

Значительно позднее это осмысление того же префикса повторит А. Блок в первой главе поэмы «Возмездие», где XIX век охарактеризован словами, его содержащими: