десятками приближенных… такими же душегубами, как он сам… кочует от селения к селению, из одного ущелья в другое. У него теперь одна мысль: спастись! Но нет у шакала дороги назад. Он это понимает… понимает, что считанные дни ему остались.

Начальник милиции поднял голову и хрипло сказал:

— Потому и дал своим курбаши свободу действий. Сумеете — спасайтесь от рук неверных. А не сумеете…

Каримов тяжело усмехнулся и замолчал.

— Район наш дальний, — сказал Амонов, — в борьбе с Ибрагимбеком мы не участвовали. Да и не нужно было. Сегодня все складывается по-другому. — Он вытащил из коробки папиросу, размял ее и, закурив, продолжил: — Есть сведения, что некоторые банды Ибрагимбека, перейдя Бабатаг, вошли в наши горы. Цель: любым способом добраться до Келифа, по пути вымещая злобу на безвинном населении, и уйти за кордон. Будто бы там граница наша без надзора. Ума лишились, что ли…

— Голодный на льва нападает, — проворчал начальник милиции.

Амонов подхватил:

— Точно! Умеет человек плавать, нет — но если охватит его огнем, бежит к реке.

Проговорив это, секретарь райкома взглянул на Анвара. Лицо Амонова просветлело, из-под черных бровей живо блестели огромные глаза, и, казалось, еще недавно томившая его тяжесть ушла, освободила душу, и он готов встретить новый день и новые испытания.

— Так вот, — опустил он на стол крепко сжатый кулак. — Красноармейцы эти банды преследуют. Но мы решили незваными гостями заняться сами. Что скажешь?

— Я готов, — коротко ответил Анвар.

Амонов вышел из-за стола и, подойдя к Анвару, положил ему на плечо руку.

— Ты готов — это хорошо. А твои комсомольцы?

— Есть пять-шесть надежных, обстрелянных ребят. Но оружия нет. У троих нет и лошадей.

— Оружие и лошадей найдем, — Амонов взглянул на начальника милиции. — Товарищ Каримов обеспечит… А ты сам? — Его рука слегка надавила на плечо Анвара. — Конь у тебя есть, я знаю. А вот какой из тебя стрелок?

Анвар невольно прикоснулся к кобуре.

— Иногда попадаю…

— Бьет без промаха, — удовлетворенно погладил свои длинные рыжеватые усы Каримов. — Сам проверял.

Амонов снова сел за стол, затянулся и заговорил напористо и жестко:

— Итак — до рассвета соберешь своих ребят. Ты — командир вооруженной группы. Твоя задача: контролировать ущелье Охугзар до селения Нилу. Нилу — твоя родина, эти места ты знаешь хорошо, но будь осторожен, Анвар! — Помолчав, секретарь райкома добавил: — У нас есть еще две группы, они возьмут под наблюдение северный и восточный склоны горы Чилчарог. За спокойствие южных селений района отвечает товарищ Каримов. Вот так, Анвар. И положение непростое, и задание у вас трудное.

— Я понимаю, — сказал Анвар.

Амонов смотрел на него с любовью и печалью, как на брата, и сердце Анвара наполнилось тревогой и счастьем.

— И помни, — на прощание крепко пожал ему руку Амонов. — Разных людей собрал возле себя Ибрагимбек. Есть неспокойные хищники, но есть и обманутые, сбившиеся с пути, растерявшиеся… есть бедняки, которые не знают, куда им податься, что делать. Мы не хотим для них смерти, не хотим отправить их в черные могилы! Я уверен: они мечтают вернуться в свои дома, мечтают о мирной жизни. Но боятся. Кого? Боятся Советской власти. Их напугали, запутали, одурманили ложью, подлым вымыслом, что Советская власть жестоко с ними расправится: расстреляет или загонит на десять лет в Сибирь. Поэтому при первой возможности старайтесь им объяснить, что государство рабочих и крестьян — это их государство. Если же не поймут, — проговорил Амонов, и на лицо его легла тень, — пусть пеняют на себя. В конце концов, — жарко воскликнул вдруг он, — ведь и у вас есть чувство достоинства!

Обняв Анвара за плечи, Амонов проводил его до дверей.

— Удачи тебе! И постарайся как можно быстрее отправиться в путь. Время дорого!

Вслед Анвару сказал Каримов:

— Жду всех вас в милиции.

— Хорошо, — чуть обернувшись, ответил Анвар и, закрыв за собой дверь, твердым шагом прошел полутемный коридор и оказался во дворе.

И едва увидел Анвара его конь, как тотчас тряхнул гривой и заржал: тихо и жалобно заржал гнедой! Звезда серебрилась на его лбу.

Конь заржал снова, теперь громче.

«Вымок, должно быть, мой гнедой», — подумал Анвар и, ласково погладив скакуна по голове, поцеловал его в белую отметину на лбу. Ладонь и губы сразу стали влажными.

Дождь затихал. Земля, травы, деревья, широкие твердые дороги и узкие тропинки, даже ночная тьма и скрытые ею небеса — все источало пьянящие запахи горной весны. Нетерпеливо и мягко бил копытом гнедой, разбрызгивая возле себя грязь.

Тучи раздвинулись; на небе сначала в одном месте, затем в другом стали появляться прогалины, как бы светящиеся изнутри темным серебром; редкие звезды посылали на землю свой холодный свет. Только на северо-западе, над горой Чилчарог, еще сверкали молнии и устало погромыхивали последние раскаты. И так прекрасен был мирный покой этой ночи с ее теплым дождем, запахами набирающей силу весны, отдаленными зарницами, глухим ворчанием грома и мерцанием одинокой звезды, что не хотелось верить, что люди все еще преследуют и убивают друг друга и что человек по-прежнему остается заклятым врагом человеку.

Взяв коня под уздцы, неподвижно, будто в полусне, стоял Анвар. Затем он встрепенулся в тревоге и подумал: в чей дом сперва зайти? — к Муроду… или к Саиду?

«Пойду разбужу Мурода», — сказал он наконец себе и, ухватившись за луку седла, вставил ногу в стремя.

2

В халате из зеленого бархата, искусно расшитом по краям, в голубой пешаварской чалме Усмон Азиз, сидя на седле и красивом седельном покрывале неподалеку от столетней арчи, рассеянно смотрел на ущелье, которое растянулось примерно на один санг^[1] и, постепенно расширяясь, соединялось с долиной Гардон. Чуть ниже, в десяти шагах, стоял покрытый попоной темный тонконогий конь и, навострив уши, не отводил глаз от снежных вершин горы Чилчарог. Иногда, встряхнув блестящей, с красно-коричневым отливом гривой, он принимался стремительно кружить вокруг походного железного колышка, к которому был привязан. Но очень скоро он вновь застывал на месте и неотрывно глядел ввысь, на острые пики вершин. И тогда казалось, что на бездонные прекрасные его глаза набегают слезы.

Что вспоминал он в эти минуты? Быть может, ту счастливейшую пору, когда в своем табуне был он беззаботен и свободен и под голубым небом и жарким солнцем в бескрайней зеленой степи как на крыльях порхал вокруг юной кобылицы… Где она теперь, его легконогая, словно ветер, подруга? В долинах не было ее; он не