шлепая по лужам валенками и размахивая кремневой шомполкой, скакал по-козлиному старый Капралов. Литейщик остановился, прицелился в поручика и выпалил. Но упал не поручик, а Капралов, сбитый крепкой отдачей кремневки. Он шлепнулся в лужу, задрав ноги в размокших валенках. Тогда остановился поручик и поднял револьвер, целясь в лежащего литейщика.
— Не смей, стервь! — крикнул испуганно Матвей, одним прыжком очутился около офицера и ударил его кулаком по голове. Поручик упал, уронив револьвер к ногам Матвея.
Капралов подошел несмело. Сказал конфузливо, отряхивая грязь:
— Не шомполка, а шлепалка! И вперед и взад бьет!
— Да уж навозный из тебя вояка! — заухал смехом, как филин, лоцман.
— Грыжа мне воевать мешает. Говорю, грыжу нажил, когда тот чёртов якорь царский таскал, — начал сердиться Капралов и кивнул на лежащего поручика. — Насовсем убаюкал? Ну и кулачищи у тебя!
— Оклемается. Я ведь с расчетом бил, чтоб не до смерти. А вы как? Расчербарили колчаков? Bo-время успели. Еще бы чуть, и опоздали. Днем вам бы их не взять.
— Ты маленько виноват! — продолжал сердиться Капралов. — Чего раньше не упредил, дурак старый? По делом я тебя по уху звезданул, там, на пристани. Хотя и за другое бил. А как отошел я от тебя к людям, в толпу, тут меня старуха твоя и поймала. Все твои слова в точности передала. Ну, я само-собой мерина под седло, и в горы, к нашим, к «гамаюнам». Едва успели!
Густая тесьма его бровей шевельнулась вдруг ласковым изгибом.
— А ты как, старый леший, доспел дело? Перо, бают, нарочно сломал?
— Я все могу! Я Чусовую, как свою запазуху, знаю! — распушил Матвей бороду и поглядел свысока на подходящих «Гамаюнов».
Партизаны были вооружены старенькими берданами, охотничьими дробовиками, самодельными пиками, даже вилами-тройчатками.
— Оружьишко у вас, вижу, хреновое, — покачал он головой и кивнул на барку. — Айдате, коли так. Получайте новенькое, самолучшее! В целости и сохранности доставлено, как генералу было обещано…
