Литвек - электронная библиотека >> Андрей Белый и др. >> Поэзия и др. >> Круг. Альманах артели писателей, книга 5 >> страница 4
гром загремел с того краю,
                                       где далекие горы Югорские.
На последний день со всего неба тучи над борами сошлись.
А к полудню тучи те дождем пролились.
Уж таким-ли дождем ливным-проливным.
А и тем ливнем-дождем огонь-полымя в землю вбило.
И тогда народ вздохнул.
Трава-мурава опять вскорости зелена стала, зелена да радостна.
Только нет в заречьи бора на-далеко.
Стоит пенье черное погорелое.
Стоит пал, душу тоской мутит.
Только все зверье убежало-ушло далеко в боры другие.
Все зверье, что душу радует человечью.
Нет ни вепря, ни ольня, ни медведя, ни белочки.
А из птиц осталось воронье, галочье, воробье да ястребы.
А и змей-медяниц развелось видимо-невидимо.
Тогда по земле вести пошли. Вести страшные, вести ратные.
НАБАТ.
В полночь, в полночь, в самую полночь,
В полночь колокол всех побудил.
Меднолитный колокол возгудел.
Меднолитный с се́ребром зазвонил.
            Зазвонил, зазво́нил, зазвонил.
            Ой беда, ой беда, ой беда.
            Ой набат, набат, набат.
На великой на зво́ннице к утрени затрезвонили
            В неуроч час.
На Залужьи подхватили, на Загрязьи тож
            Да еще в Симеоновщине.
А там и пошло, и пошло
По всем по концам.
Кто в набат, кто в трезвон, кто в красный звон,
                                   Кто как.
            Побудились кочеты по нашестям.
            С голубятен голуби повылетели.
            По поднебесью круги кружат.
С кладей, со стогов, с овинов, с чердаков
Поснималось вороньё тучей черною.
Поснималось вороньё да с галочьем.
По небу по заревому да по звонному мечутся.
Мечутся, криком кричат, каркают.
Как у каждой у подворотни да завыли псы,
              Да завыли да залаяли
Да цепями кованными загрохали.
Как народ взбаламутился весь.
Со постелей, со печей, со лежанок повскакивали да на улицу все.
Да с бабьем да с домочадцами да с мелочью.
Кто как, кто в чем,
         Кто просто в портах,
                 Кто в исподнице.
Ну, бояре те замешкались малость.
А и те бегут, на бегу кафтаньё застегивают,
                 А кушаки в зубах.
Как калитки заскрипели да застукали.
А кто, хозяин хорош, от пожарного от страха настежь ворота,
Да коней да говядо да овец да свиней
                 Со двора на улицу.
Уж и гомон пошел, и плач, и кричанье, и сутомышь.
Из конца в конец народ валом валит.
Сустречь валу валит сустречный вал.
Детворы-мелочи подавило довольно
                  Сапогами да копытами.
            Ой, горим! Ой, горим! Горим!
            Где горит? Где горит? Где?
А поверх крику, поверх гомону
Клакола гудут, звонят.
Клакола гудут, звонят,
          Душу мутят.
          Душу мутят
          Страхом-тоской.
          Тоскою смертною.
          Тоскою смертною,
          Неуёмною.
Уж и как тут народ ни гудел,
Уж и как православный ни галдел,
Как ни гомонило воронье,
Как говядо ни мычало,
Как кони ни ржали,
           А колокола крыли все
                 Меднолитные.
           А колокола с колокольчиками
           Крыл колокол один
           Колокол велик,
           Что на площади,
           На сборной на площади.
Уж и лют колокол тот гудеть.
Ах и лют колокол тот звонить,
Меднолитный с се́ребром колокол,
Меднолитный с се́ребром вечевой.
Вот как в по́лночь, в самую по́лночь,
В по́лночь на Навий день
Подступила к городу татарва
           В неуроч час.

Андрей Белый Москва

РОМАН
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава вторая[1]
«ДОМ МАНДРО».
1.
И вот заводнили дожди.

И спесивистый высвист деревьев не слышался: лист пообвеялся; черные россыпи тлелости — тлели мокрелями; и коротели деньки, протлевая в сплошную чернь теменей; ветер стал ледничать; засеверил подморозками; мокрые дни закрепились уже в холодель; дождичок обернулся в снежиночки.

И говорили друг другу:

— Смотрите-ка!

— Снег.

И ведь — нет: дождичек!

Так октябрь пробежал в ноябри, чтобы туман — ледяной, морковатый, ноябрьский — стоял по утрам; и простуда повесилась: мор горловой.

…………………………………………………………………………………………………………………….

Эдуард Эдуардович стал замечать: между всеми предметами в комнатах происходили какие-то охладенья; натянутость отношений сказалась во всем; воду пробуешь, — нет: холожавая; ручка от двери, и та: вызывает озноб.

Он заканчивал свой туалет — перед зеркалом в ясной, блистающей спальне.

Представьте же: он, фон-Мандро, Эдуард Эдуардович, главный директор компании «Дома Мандро», светский лев, принимал в своей спальне — кого же?

Да карлика!

Просто совсем отвратительный карлик: по росту — ребенок двенадцати лет; а по виду — протухший старик (хотя было ему, вероятней всего, лет за тридцать); но видно, что — пакостник; эдакой гнуси не сыщешь; пожалуй — в фантазии. Но она видится, лишь на полотнах угрюмого Брегеля.

Карлик был с вялым морщавым лицом, точно жеваный, желтый лимон, — без усов, с грязноватеньким, слабеньким подбородочным пухом, со съеденной верхней губою, без носа, с заклеечкой коленкоровой, черной, на месте гнусавой дыры носовой; острием треугольничка резала четко межглазье она; вовсе не было глаз: вместо них — желто-алое, гнойное вовсе безвекое глазье, которым с циничной улыбкою карлик подмигивал.

Он вызывающе локти поставил на ручках разлапого кресла, в которое еле вскарабкался; и развалился, закинувши ногу на ногу; а пальцами маленьких ручек — пощелкивал; уши,