сквозь смуглую кожу мексиканца.
— Я гидальго! — прорычал он, оскалив клыки. — Я вам не негр. Dabla bonita! Вы мне за это ответите!
Он сделал два шага вперед по откосу, но камень, брошенный далеко не слабой рукой, ударил его прямо в грудь. Он отскочил назад к тропинке, сделал полуоборот и увидел нечто, сразу изгнавшее из его головы все мысли о девушке. По тропинке, на расстоянии двадцати шагов, шел человек с вьющимися рыжими волосами и меланхоличным, загорелым, гладко выбритым лицом.
У мексиканца вокруг талии надет был пояс с двумя пустыми кобурами. Он вынул из них револьверы — может быть, в домике красотки Панчи — и забыл о них, когда появление еще более прекрасной Альвариты увлекло его вслед за ней. Теперь рука его инстинктивно потянулась к кобурам, но, не найдя оружия, он растопырил пальцы красноречивым, беспомощным, умоляющим латинским жестом и замер на месте как скала.
Поняв его затруднение, человек с рыжими волосами отстегнул свой пояс с двумя револьверами, бросил его на землю и продолжал идти вперед.
— Великолепно! — прошептала Альварита, сверкнув глазами.
Когда Боб Бэкли, согласно безумному кодексу мужества, который его щекотливая совесть навязала его робким нервам, бросил свои револьверы и двинулся на врага безоружный, его снова охватило старое неизбежное чувство подлого страха. Дыхание со свистом вырывалось у него через стиснутые ноздри. Ноги казались ему налитыми свинцом. Во рту чувствовалась сухость. Налившееся кровью сердце, ударяя о ребра, причиняло им боль. Жаркий июльский день превратился для него в сырой ноябрь. Но он все же шел вперед, подстрекаемый повелительной гордостью, напрягавшей все свои силы в борьбе со слабой плотью.
Расстояние между обоими мужчинами медленно уменьшалось. Мексиканец стоял в неподвижном ожидании. Когда их разделяли всего каких-нибудь пять шагов, откуда-то сверху к ногам пограничника скатился дождь оторвавшихся камешков. Он поднял глаза кверху с инстинктивной опаской. Пара черных глаз, блестящих и мягких, огненных и нежных, встретились с его взглядом и приковали его к себе. Самое трусливое и самое храброе сердце во всей области Рио-Браво обменялись молчаливым, непередаваемым приветствием. Альварита, все еще сидевшая на своей лиане, наклонилась вперед над высоким кустарником. Она прижала руку к груди. Одна длинная темная коса повисла, перекинувшись через ее плечо. Ее губы были полуоткрыты; ее лицо пылало удивлением, великим удивлением. Ее глаза не отрывались от глаз Бэкли. Пусть никто не спрашивает и не пытается объяснить, под каким неуловимым влиянием совершилось чудо. Подобно тому как сверкнувшая молния уравновешивает электрический заряд двух облаков, этот обмен взглядов придал мужчине недостающее ему мужество, а девушка, лишившись своего мужества, получила взамен этой потери избыток женственной прелести.
Мексиканец, вдруг пробудившись, скинул с себя апатию и быстро вытащил из-за голенища длинный нож. Бэкли швырнул в сторону свою шляпу и громко рассмеялся, как веселый школьник, затеявший занятную проделку. Затем он быстро бросился вперед с пустыми руками.
Стычка окончилась так быстро, что воинственный экстаз пограничника сменился разочарованием. Вместо того чтобы нанести традиционный удар снизу вверх, мексиканец сделал ножом прямой выпад. Бэкли воспользовался этим сомнительным шансом и ловко и крепко схватил мексиканца за руку у запястья. Затем он нанес ему добрый англо-саксонский удар в нижнюю челюсть, столь роковой для лишенных кулаков латинян, — и Гарсия растянулся на земле, уткнувшись головой в куст кактуса. Пограничник снова взглянул на Королеву Змей.
Альварита спустилась к тропинке.
— Я очень рад. Что подоспел вовремя, — сказал пограничник.
— Он… он… так испугал меня, — лепетала Альварита.
Они не слыхали протяжного тихого шипения пифона под кустами.
Подлейшая из тварей, вероятно, выражала этим, какой униженной она себя чувствует. Как! Она столько времени подчинялась этой повелительнице? Эта дрожащая и краснеющая девица казалась ей такой сильной, могущественной и страшной?
Затем на место происшествия прискакали гражданские власти, и пограничник передал им распростертого нарушителя мира; они увезли его с собой, перекинув его, как мешок, через седло одной из лошадей. Но Бэкли и Альварита замешкались.
Они пошли медленно-медленно. Пограничник подобрал свой пояс. Она с милой застенчивостью попросила разрешения потрогать большой револьвер сорок пятого калибра; при этом она испускала слабые «охи» и «ахи», вызванные новорожденной восхитительной робостью.
В овраге начинало темнеть. За его границей — там, где он переходил в речной обрыв, они видели внешний мир, залитый угасающим блеском заката.
Раздался крик — пронзительный, испуганный крик Альвариты. Она отпрянула назад, и Бэкли поспешно защитил ее, обняв ее рукой. Какой чудовищный ужас так омрачил конец царствования когда-то неустрашимой Королевы?
По тропинке ползла гусеница — отвратительная, волосатая гусеница в два дюйма длины
Поистине, Куку, ты отомщен. Так отреклась от престола Королева Змеиного Племени.
ЛитВек: бестселлеры недели
