него. 29 лет, в совокупности. В другие камеры заглянул. Параши почему-то нет, нигде. Строем их, что ли, водили?
«О поведении и занятиях арестантов Шлиссельбургской тюрьмы и о посещении их священниками для религиозных бесед. В период с 1-го мая по 1-ое Сентября 1890 годов».
Характера неспокойного пусто
Вел себя очень хорошо Фроленко
Одержим психическим расстройством умственных
способностей, стал более дерзок Щедрин
Вел себя хорошо Морозов
Вела себя неспокойно и дерзко Фигнер
Характера удовлетворительного не разобрал
Вел себя хорошо Поливанов
Характера неспокойного и дерзкого Юрковский
Учебники не врали. Так все и было. И было здесь, где я стою. «Список каторжным государственным преступникам, содержавшимся в С-Петербургской крепости, сданным 2-го и 4-го Августа в распоряжение командира С-Петербургского Жандармского дивизиона, полковника [не разобрал]».
Довольно с меня. Я вышел на воздух. Они знали, за что сидят. А мне не за что сидеть.
За пределами крепости выход на Ладогу, хочется заглянуть туда, свесить голову за подоконник, где настоящая, открытая Ладога, но мы были стиснуты двумя полосами суши, особенно справа. Я вглядывался в ту, правую, далекую и недоступную полосу, дикую и лесистую, длящуюся и длящуюся, где тянуло затеряться и спрятаться. А передо мной — волны. Небольшие, частые, они кажутся неспокойными и даже необузданными, дошедшие до нашего одомашенного мира из какого-то совсем другого и ничего о нас не знающие. Как будто приросшие к воде чайки; от них исходит ощущение абсолютной неподвижности, они не замечают, что болтаются на волнах. На левом берегу — легкая завеса из топольков или как их там и обычные домики за ними. Мирная жизнь. Я смотрел на волны. Смотрел, смотрел, смотрел. Постепенно мне начали мерещиться тропинки среди волн, небольшие гладкие поляны, какая-то сложная, непонятно устроенная жизнь, и я уже не понимал, куда и откуда идут волны, казавшиеся сначала синими, а потом — скорее асфальтовыми, только это уже были не волны, а сплошная гладь, с кое-где темными, а кое-где светлыми участками. Я — на границе двух миров. Очумевший, я отвернулся и пошел туда, откуда пришел. А потом катерок понес нас неумолимо назад. Думал побродить по самому городку, но после Фигнер и Ладоги как-то расхотелось.
А вообще — зря я пошел в этот Орешек. Не надо мне было этого видеть. Настроение стало еще мерзопакостнее. Уж лучше бы любовался окрестностями. Да и окрестности не сильно помогли, хотя отчасти да — про нее я больше не думал. По-настоящему рассчитывать можно было только на ночь. Как и всегда.
Учебники не врали. Так все и было. И было здесь, где я стою. «Список каторжным государственным преступникам, содержавшимся в С-Петербургской крепости, сданным 2-го и 4-го Августа в распоряжение командира С-Петербургского Жандармского дивизиона, полковника [не разобрал]».
Кто именно. Алексеевского равелина Фамилии, большую часть которых я не знаю. Трубецкого бастиона То же самое.4 Августа 1884
Довольно с меня. Я вышел на воздух. Они знали, за что сидят. А мне не за что сидеть.
За пределами крепости выход на Ладогу, хочется заглянуть туда, свесить голову за подоконник, где настоящая, открытая Ладога, но мы были стиснуты двумя полосами суши, особенно справа. Я вглядывался в ту, правую, далекую и недоступную полосу, дикую и лесистую, длящуюся и длящуюся, где тянуло затеряться и спрятаться. А передо мной — волны. Небольшие, частые, они кажутся неспокойными и даже необузданными, дошедшие до нашего одомашенного мира из какого-то совсем другого и ничего о нас не знающие. Как будто приросшие к воде чайки; от них исходит ощущение абсолютной неподвижности, они не замечают, что болтаются на волнах. На левом берегу — легкая завеса из топольков или как их там и обычные домики за ними. Мирная жизнь. Я смотрел на волны. Смотрел, смотрел, смотрел. Постепенно мне начали мерещиться тропинки среди волн, небольшие гладкие поляны, какая-то сложная, непонятно устроенная жизнь, и я уже не понимал, куда и откуда идут волны, казавшиеся сначала синими, а потом — скорее асфальтовыми, только это уже были не волны, а сплошная гладь, с кое-где темными, а кое-где светлыми участками. Я — на границе двух миров. Очумевший, я отвернулся и пошел туда, откуда пришел. А потом катерок понес нас неумолимо назад. Думал побродить по самому городку, но после Фигнер и Ладоги как-то расхотелось.
А вообще — зря я пошел в этот Орешек. Не надо мне было этого видеть. Настроение стало еще мерзопакостнее. Уж лучше бы любовался окрестностями. Да и окрестности не сильно помогли, хотя отчасти да — про нее я больше не думал. По-настоящему рассчитывать можно было только на ночь. Как и всегда.
