похвалялся: «Я царику служу, пока пожелаю. И мои шляхтичи и верные гайдуки повернут коней, куда повелю...»

Самозванец поднялся, натянул порты, надел валенки и, накинув на плечи шубу, без шапки вышел на крыльцо. Пахнул ветер, взъерошил рыжие волосы. За закрытыми тесовыми воротами переговаривались караульные казаки, звонко журчал ручей, капало с крыш. За какую-нибудь неделю стает снег, откроется мокрая чёрная земля, и только за городом, в буераках снег будет ещё долго лежать сырым ноздреватым пластом.

Лжедимитрий думал о том, что, как только установятся дороги, он выступит на Москву. При этом боязно становилось и не терпелось: скорей бы.

На той стороне Оки, при впадении в неё притока Орлика, горело множество костров, зажжённых казаками и холопами, кому не досталось места в городе и на посаде. В стороне от казачьих и холопских землянок — татарские кибитки. А в Орле шляхтичи на постое. Люд на них жалуется: обиды всякие чинят.

Матвей Верёвкин выказал гетману Ружинскому своё недовольство, но князь Роман расхохотался:

— Чи царь Димитрий не ведает, почему паны вельможные к нему в службу явились? Коли он не дозволяет панам добывать на прокорм, так нехай платит им злотые из своей царской казны.

Да ещё пригрозил:

— Коли царь Димитрий начнёт панов неволить в их поступках, они себе нового царика отыщут альбо^[1] воротятся в Речь Посполитую...

Припомнив слова Ружинского, Матвей Верёвкин от злости скрипнул зубами. Однако что он мог поделать?..

Казачья стража заметила царя. Коренастый, широкоплечий, он стоял на крыльце недвижимо.

— Видать, ледоходом государь любуется, — промолвил один из казаков.

Второй хихикнул:

— Дурень, у него в голове заботы не пустые, царские...

Рассветало быстро. Высокое небо очищалось от звёзд.

Одна сорвалась и, прочертив полосу, погасла. Казаки снова забубнили:

— Дивись, какой след проторила.

— Преставился кто-то.

— Да уж... Прими, Боже, душу раба Твоего.

— Аль рабыни.

— Всё едино.

Матвей не стал слушать, о чём ещё поведут разговор казаки: у него свои мысли. Почему он, человек, не ведавший, чей он сын — мать унесла сию тайну в могилу, — осмелился назваться российским царём? Взбрела же ему в голову такая шальная мысль! У Верёвкина на этот вопрос готов ответ. Сколько помнит себя, жил в нищете и унижении. А грамоту познал от сельского дьячка, языки польский и иудейский осилил, даже в латинском преуспел. Разве кто ещё похвалится таким? Аль этого мало, чтоб выдать себя за царя? И стоило Матвею объявить о том, как не замечавшие его стали искать государева расположения, унижавшие унизились...

Нет, звезда Матвея Верёвкина, его царская звезда, воссияет на небе.

Той ночью не спалось и Тимоше. В землянке густой храп и стоны. По всему заметно, пережитое во сне видится. С десяток ватажников собрались к Тимоше.

Из осаждённой Тулы^[2] Тимоша и Андрейка выбрались с помощью Болотникова. Посадил он их в лодку, напутствовал:

— Удачи вам, не поминайте лихом...

И стоял на берегу, покуда ночь не поглотила лодку. Плакал Андрейка, вытирал слёзы Тимоша Только и крикнули:

— Прощай, батька!

— Прости, воевода Иван Исаевич!

Плыли по Упе, таясь от царских караулов, и только когда не стало слышно шума в стане Шуйского и исчезли огни костров, Тимоша с Андрейкой покинули лодку и кружным путём, лесными тропами добрались до Малоярославца Здесь, вдали от города, на лесной поляне, отрыли землянку, обросли товарищами. Ватага невелика, до десятка, но все отчаянные, не раз в глаза смерти глядели...

Сыро и прохладно в землянке, неровно горит воткнутая в стену лучина, подрёмывает ватажник, доглядающий за огнём. Тимоша поправил котомку под головой Андрейки, укрыл его тулупчиком. Сколько времени минуло, а всё убивается парень по Болотникову. Да и трудно смириться: Иван Исаевич ему за отца был. Не раз Андрейка уговаривал ватажников искать воеводу, да так и не дознались, куда увезли Болотникова. За всё товарищами платили, не одного стрельца в пыточную сволокли, а вести неутешительные...

Тимоша в Москву ходил. В пути казней насмотрелся. Вдоль дорог холопы на деревьях качаются, тленом тронуты, пустыми глазницами мир созерцают. А над ними сытое воронье грает. Казнили болотниковцев на страх живым холопам.

Страха Тимоша, однако, не испытывал, а ещё пуще озлоблялся на царя и бояр: в казнённых товарищей своих видел. Может, вот так Артамошка с Берсенем висят где-то?

В пути и в самой Москве смерть не единожды подстерегала Тимошу. В каждом стрельце и ярыжке доносчик чудился, того и гляди на допрос поволокут.

В Москве Тимоша прислушивался: может, кто слово о крестьянском воеводе обронит — и только когда совсем отчаялся и намерился город покинуть, в питейной избе, что на Балчуге, от захмелевшего стрельца услышал, будто держат Болотникова под крепким караулом в Каргополе, на Онеге-реке...

Воротился Тимоша в лес, к товарищам. Зима в самую силу входила, вскорости от морозов деревья затрещали. Посоветовались ватажники и решили: как только потеплеет и снег сойдёт, отправятся выручать воеводу.

Андрейке не терпелось, к погоде прислушивался, всё торопил, а куда пойдёшь, если дороги занесло, тем паче тропы лесные. Надо весны дожидаться...

На Овдотью-плющиху унялись морозы. Обрадовался Андрейка, снова товарищей заторопил. Принялись ватажники собираться в дорогу: одежду чинили, из лыка новые лапти плели, силками зайцев ловили, мясо вялили. А однажды подняли из берлоги медведя, насилу на рогатины взяли, топорами добили.

В конце апреля-пролётника тронулись в путь...

Царское воинство выступило из Белого города Москвы через южные и юго-западные ворота и под колокольный звон двинулось на Малоярославец.

Размешивая сапогами едва подсохшую грязь, шли стрелецкие полки, с песнями шагали ратники из посошных крестьян^[3], чавкала грязь под дворянской конницей. Заключала колонну артиллерия: можжиры, тюфяки и иные пушки^[4], фуры с пороховым зельем и ядрами. А через юго-восточные ворота двигался обоз, груженный съестными припасами и фуражом.

Вёл полки брат царя князь Дмитрий Иванович Шуйский. Велено ему было идти к Волхову, куда всю зиму стягивалось московское воинство. Князь Дмитрий имел царский указ разгромить засевшего в Орле самозванца, который, оставив за спиной Брянск и Карачев, готовился овладеть заокскими городками и открыть дорогу на Москву. В Волхове Шуйский должен был сменить князя Куракина В том, что он, Шуйский, одолеет самозванца, князь Дмитрий не сомневался: под его