восстановив нарушенный там миропорядок.

Здесь практически сразу задается необходимая задача — поэтому и не требуется никаких «нарушений запретов», никаких «отлучек». Великий предок Аррена, Маг и Правитель Земноморья, завещал: «Тот унаследует мой трон, кто живым пройдет по темному царству смерти и выйдет к последнему берегу дня». И Аррен в сопровождении Геда отправляется в долгое путешествие. Поскольку он от рождения наделен некими волшебными свойствами, то может уже с самого начала их совместного пути вслед за Гедом «заходить» в царство смерти (правда, недалеко) и возвращаться обратно, а потому для него не является кульминационным само пересечение порога между жизнью и смертью. Испытания выпадут на его долю тогда, когда он, уже побывав «во тьме», продолжает страшиться смерти и считает, что она «не имеет к нему никакого отношения», ибо он молод и надеется жить вечно. Именно поиски бессмертия, вечной жизни противопоставлены в последней части трилогии здравому восприятию жизни и смерти как неотъемлемых частей Мирового Равновесия. Аррена ожидают тяжкие испытания, и, только поняв, что без смерти нет жизни, он становится взрослым. Он почти предает Геда, когда ему, жаждущему бессмертия, кажется, что тот специально ищет смерти; ценой собственной жизни Аррен готов спасти раненого Учителя в Открытом Море; и наконец, преодолев искушение волшебника Коба, приоткрывшего дверь между миром света и миром тьмы и ставшего якобы бессмертным (но и бесплотным, и безымянным!), Аррен все же помогает Геду восстановить Равновесие и закрыть брешь в ткани мирозданья, а потом, рискуя жизнью, выносит полумертвого Геда за ворота царства смерти на последний берег дня.

Итак, «если смерть есть ночь, если жизнь есть день…» (Ф. Тютчев), то они должны быть неразлучны. Вечное бессмертие — это не только существование без смерти, но и без жизни. «Без смерти не будет рождений, не будет детей, — говорит Аррену Гед. — Только те, что смертны, способны нести в себе жизнь… Только в смерти — залог возрожденья». Познавший это Гед не боится смерти.

В мифах всех народов жизнь и смерть воплощены в похожие символы — замкнутый круг. Чаще всего это змея или дракон, прикусившие свой хвост. Жизнь и смерть неразлучны, как человек и его тень, как свет и тьма. В мифологическом сознании смерть не имеет трагического смысла, однако каждому человеку в отдельности жаль расставаться с тем, что было ему дорого. «Смерти до́лжно бояться… — говорит Гед. И он же поясняет: — Спасения нет, как нет и конца. Лишь в тишине можно услышать слово. Лишь в полной тьме — увидеть звезды».

Откуда Тень, материализовавшаяся в страшного оборотня, знает Имя Геда? Оборотень — существо хтоническое, явившееся в мир людей из царства смерти. Однако жизнь и смерть связаны между собой единым стволом и корнями Мирового Древа, как две половины круга. Оборотень знает, что он — вторая половина живого Геда, а потому знает и его Имя. Стало быть, жизнь есть и там, где, казалось бы, безраздельно царит смерть? Да, в царстве тьмы на небе светят звезды. А сколь прекрасно единение света и тьмы, когда Гед, спустившись в Священный Лабиринт Гробниц Атуана, зажигает там огонь! Когда Аррен, совсем утратив надежду на спасение, выносит полумертвого Геда на край пропасти в темном царстве смерти, перед ним неожиданно открывается мир света — оказывается, эти миры тесно соприкасаются, — и кольцо его путешествия замыкается.

Мифологические архетипы света и тьмы, жизни и смерти, несколько усложненные за счет даосско-буддийских представлений, характерных для всего творчества Урсулы Ле Гуин, воспринимаются писательницей в единстве — в соответствии с древнекитайским принципом Инь — Ян, исходное значение которого теневая и солнечная стороны какого-либо предмета. Этот принцип взаимодействия противоположностей прекрасно иллюстрируют следующие слова:

Таков принцип Мирового Равновесия, которое в Земноморье хранят Великие Маги. «Великое Равновесие не равно спокойствию или застою. Это вечное движение, вечное становление нового», — говорит Гед Аррену. Однако неуемная жажда жизни у людей нарушает Равновесие. Нельзя силой заставлять природу выполнять наши желания, обеспечивая нам здоровье, безопасность, богатство, бессмертие… Алчность, подкрепленная знанием, открывает дорогу Злу. «Каждое твое деяние, даже самый маленький поступок, связывают тебя последствиями, заставляя действовать снова и снова… Человеку значительно легче совершить поступок, чем от него удержаться», — таковы заповеди мудрецов Земноморья. Гед почти уже принял эту мудрость Недеяния (категория даосизма, взятая писательницей «на вооружение»), а потому торжественно звучит его заповедь прошедшему свою инициацию, пережившему множество искушений Лебаннену, будущему Королю Земноморья: «Господин мой, не делай ничего из того, что кажется тебе правильным, заслуживающим похвалы или благородным; ничего не делай из того, что считаешь полезным; делай только то, что ты должен сделать, и то, что ты не можешь сделать никак иначе».

В волшебных краях Земноморья деяние чаще всего связано с превращением. Однако, поскольку человек здесь — высшая форма жизни, превращения могут привести его только к низшей форме, в результате чего человек может стать менее человечным (об опасностях пребывания в чужом обличье в трилогии говорится много раз). Таким образом, превращение как деяние, как активная смена обличья связано с тем, что человек обладает властью выбирать, кем он по сути своей станет. Обличье как бы предшествует форме; существование — сути; деяние порождает личность. Но деяние может поколебать равновесие человеческой сущности, самой его человечности. И если человек будет осведомлен о том риске, которому подвергается, совершая деяние, он, вполне возможно, помедлит, прежде чем совершить его. Именно благодаря Недеяниям (такова точка зрения Геда и его Учителя Огиона) внутренний мир людей должен находиться в равновесии с внешним. Иначе может случиться непоправимая беда: Гед, одержимый жаждой самоутверждения, выпускает страшную Тень, создавая опасность для всего Земноморья, а не только для себя самого; вызванный магией «дождь на Роке может обернуться засухой на Осскиле»; страшный эгоцентризм Коба едва не приводит мир к гибели. Однако, хотя «зажженная свеча непременно