- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (49) »
своими бойцами по кишлакам, когда эти самые ребятишки, будущие счастливцы, разбегались при виде русских, как цыплята от хорька. И думал об этом, глядя на мужчин, которым надлежало быть уничтоженными ради них же самих.
Он забросил свои книжки, давно не листал их.
В России все было иначе, все было проще.
Иногда ему казалось, что он постарел и в этом все дело. Ему стукнуло недавно 27, он случайно вспомнил об этом через неделю после дня рождения. Пять лет назад, в гражданскую, многое представлялось ему иначе. Победить, победить любыми средствами — вот что было тогда главной и единственной целью, а после победы все должно было сделаться хорошо и прекрасно… Победили. Теперь надо сидеть в засадах, рубить и стрелять здесь, в долине, потому что в Москве решили пробивать стратегическую дорогу к южной границе, по которой поскачет в Китай и Афганистан Революция, неся всеобщее счастье на сабельных клинках. Дорога должна пересечь долину, враждебно настроенные к русским местные жители будут мешать строительству. Поэтому надо ликвидировать местных жителей. Все совершенно ясно. С точки зрения революционной теории все эти Керимы и Кудайназары не прониклись еще чувством интернационального братства.
Кстати, о Кудайназаре…
— Мне к начальнику, — сказал Кудайназар дежурному и, въехав во двор, спешился у коновязи. Пока он привязывал жеребца, мальчик оставался в седле один. Это ему было приятно, он удобно сел, выпрямился, расправил плечи и поглядывал по сторонам свысока, как будто бы это он был хозяином каурого коня. А солдаты, лузгавшие семечки позади коновязи, глядели поровну на крупного, сильного коня и на крупного, сильного киргиза, приехавшего на этом коне на заставу. Сильный был жеребец, хороший. — Пошли, Кадам, — сказал Кудайназар и снял сына с седла. Сплевывая лузгу, стряхивая ее с груди гимнастерки, к коновязи вразвалку подошел Бабенко Иван, брат дозорного Николая и его близнец. Он был на полголовы покороче Кудайназара, но шире в плечах, кряжистей. — Джорго[3]? — со знанием дела спросил Иван Бабенко и любовно оттянул жеребца ладонью по высокому крупу. — Хороша скотинка… Махнемся? — Джорго, — помедлив, подтвердил Кудайназар. — Ты здесь давно в долине, урус? У нас коня и камчу не меняют. Дарят, — и резко повернувшись на каблуках, зашагал к дому в глубине двора. Кадам потрусил за отцом. — Так подари, я возьму, чего там! — то ли шутя, то ли всерьез крикнул Иван в спину уходившему Кудайназару. Братья любили покричать. Кудайназар остановился, поглядел на Бабенко без улыбки, разъяснил толково: — Лучшему другу дарят. Ты мне чужой человек, — и зашагал дальше. Солдаты за коновязью засмеялись, заговорили все вместе: — Ну, дал он тебе прикурить! — Нашел дурака: «подари»! — Да у него жену легче забрать, чем коня! Кудайназар, более не оборачиваясь и ничего не разъясняя, переступил низкий порожец и вошел в большую, полутемную в этот час комнату дома. За столом, спиной к низкому, мелкому окну сидел Иуда Губельман, командир. Он сидел, облокотившись о столешницу и уперев подбородок в сцепленные замком тонкие, почти нежные пальцы. У его локтя находились кавалерийская фуражка, надколотая пиала с чаем, огрызок черного от грязи сахара и перевернутая на спину свежая киргизская лепешка. — Садись, — сказал Губельман и, не оторвав подбородка от сведенных ладоней, кивнул на лавку, стоявшую перед столом. Кудайназар молча опустился на лавку, рядом с ним, вплотную к его боку, примостился Кадам. Его голова пришлась вровень со столешницей, он обежал взглядом настольные предметы и сердито уставился на лепешку. Губельман усмехнулся, расцепил наконец руки, перевернул лепешку донцем книзу. — Так — годится? — сказал он, глядя на Кадама, и ребенок смутился, заерзал на лавке. — Это у нас обычай такой, — обняв сына за плечи и прижав его к себе, сказал Кудайназар. — Кто лепешку брюхом вверх кладет — у того брюхо пустое будет, хлеба в доме не станет. — Знаю, — сказал Губельман, снова умещая подбородок в ладони. — Не заметил просто. Так они посидели еще с минуту молча — Кудайназар и Иуда Губельман. Нечасто киргизы сами по себе заглядывали на Кзыл-Суйскую заставу. С открытым любопытством разглядывал Кудайназар командира за столом — его круглое горбоносое лицо с оттопыренными, растрескавшимися от горного солнца и ветра губами, его выпуклые, чугунного цвета глаза под костяными шишками надбровных дуг. Квадратный лоб Губельмана был рассечен наискось розовым чистым шрамом, уходившим в волосы, в жесткие заросли темных волос. — Я слыхал, повар ваш разбился, узбек, — сказал Кудайназар, не отводя глаз от командира заставы. — Ноги сломал. — Верно, — сказал Губельман и согласно кивнул. — Ногу сломал и руку… Ты что, наняться хочешь? Я бы взял тебя, временно пока, а потом поглядим. Временно пока, думал Иуда Губельман, а потом поглядим. Потом, когда узбек встанет, можно будет оставить его кем-нибудь, скажем, коноводом или даже проводником. Или толмачом[4]. Что-то такое есть в этом киргизе. Только вот — что? Кудайназар вытянул из складки поясного платка чистый тряпичный мешочек, положил его на стол, рядом с лепешкой. — Я охотник, — сказал Кудайназар, — сам себе хозяин. Узбек вылечится, будет тебе плов варить… Это — мумие, — Кудайназар вытряхнул из мешочка несколько
3
Он появился на заставе под вечер — Кудайназар из Алтын-Киика. Он приехал на крупном кауром жеребце, в седле перед ним сидел круглоголовый мальчик лет пяти. Не сходя с седла, приезжий тихонько толкнул ворота носком сапога и, убедившись в том, что заперто, несколько раз ударил в дощатую створку рукоятью камчи[2]. За его действиями с дозорной вышки наблюдал, щурясь от близкого закатного солнца, боец Бабенко Николай, брат Ивана. — Тебе чего? — закричал Николай Бабенко, немного перегнувшись через барьер вышки. — Чего надо? — Чего кричишь? — вместе с жеребцом поворачиваясь к дозорному, сказал Кудайназар. — Значит, надо, раз пришел. — Вижу, что пришел, — еще повысил голос Николай. От голосового напряжения он стал багров, выгнутые соломенные бровки распрямились и сошлись над переносьем, над синими кругляками глаз в редкой опушке желтых ресниц. — Небось, не слепой!.. Ты кто будешь, тебя спрашивают? — Ну, Кудайназар, — обронил приезжий всадник и, тронув тугой повод, вновь оборотился к воротам. — Отвори ему! — указал кому-то Бабенко, перегнувшись теперь внутрь заставы. Но там уже и без его указаний гремел железным засовом дежурный, прибежавший на стук и выглянувший в смотровое оконце.— Мне к начальнику, — сказал Кудайназар дежурному и, въехав во двор, спешился у коновязи. Пока он привязывал жеребца, мальчик оставался в седле один. Это ему было приятно, он удобно сел, выпрямился, расправил плечи и поглядывал по сторонам свысока, как будто бы это он был хозяином каурого коня. А солдаты, лузгавшие семечки позади коновязи, глядели поровну на крупного, сильного коня и на крупного, сильного киргиза, приехавшего на этом коне на заставу. Сильный был жеребец, хороший. — Пошли, Кадам, — сказал Кудайназар и снял сына с седла. Сплевывая лузгу, стряхивая ее с груди гимнастерки, к коновязи вразвалку подошел Бабенко Иван, брат дозорного Николая и его близнец. Он был на полголовы покороче Кудайназара, но шире в плечах, кряжистей. — Джорго[3]? — со знанием дела спросил Иван Бабенко и любовно оттянул жеребца ладонью по высокому крупу. — Хороша скотинка… Махнемся? — Джорго, — помедлив, подтвердил Кудайназар. — Ты здесь давно в долине, урус? У нас коня и камчу не меняют. Дарят, — и резко повернувшись на каблуках, зашагал к дому в глубине двора. Кадам потрусил за отцом. — Так подари, я возьму, чего там! — то ли шутя, то ли всерьез крикнул Иван в спину уходившему Кудайназару. Братья любили покричать. Кудайназар остановился, поглядел на Бабенко без улыбки, разъяснил толково: — Лучшему другу дарят. Ты мне чужой человек, — и зашагал дальше. Солдаты за коновязью засмеялись, заговорили все вместе: — Ну, дал он тебе прикурить! — Нашел дурака: «подари»! — Да у него жену легче забрать, чем коня! Кудайназар, более не оборачиваясь и ничего не разъясняя, переступил низкий порожец и вошел в большую, полутемную в этот час комнату дома. За столом, спиной к низкому, мелкому окну сидел Иуда Губельман, командир. Он сидел, облокотившись о столешницу и уперев подбородок в сцепленные замком тонкие, почти нежные пальцы. У его локтя находились кавалерийская фуражка, надколотая пиала с чаем, огрызок черного от грязи сахара и перевернутая на спину свежая киргизская лепешка. — Садись, — сказал Губельман и, не оторвав подбородка от сведенных ладоней, кивнул на лавку, стоявшую перед столом. Кудайназар молча опустился на лавку, рядом с ним, вплотную к его боку, примостился Кадам. Его голова пришлась вровень со столешницей, он обежал взглядом настольные предметы и сердито уставился на лепешку. Губельман усмехнулся, расцепил наконец руки, перевернул лепешку донцем книзу. — Так — годится? — сказал он, глядя на Кадама, и ребенок смутился, заерзал на лавке. — Это у нас обычай такой, — обняв сына за плечи и прижав его к себе, сказал Кудайназар. — Кто лепешку брюхом вверх кладет — у того брюхо пустое будет, хлеба в доме не станет. — Знаю, — сказал Губельман, снова умещая подбородок в ладони. — Не заметил просто. Так они посидели еще с минуту молча — Кудайназар и Иуда Губельман. Нечасто киргизы сами по себе заглядывали на Кзыл-Суйскую заставу. С открытым любопытством разглядывал Кудайназар командира за столом — его круглое горбоносое лицо с оттопыренными, растрескавшимися от горного солнца и ветра губами, его выпуклые, чугунного цвета глаза под костяными шишками надбровных дуг. Квадратный лоб Губельмана был рассечен наискось розовым чистым шрамом, уходившим в волосы, в жесткие заросли темных волос. — Я слыхал, повар ваш разбился, узбек, — сказал Кудайназар, не отводя глаз от командира заставы. — Ноги сломал. — Верно, — сказал Губельман и согласно кивнул. — Ногу сломал и руку… Ты что, наняться хочешь? Я бы взял тебя, временно пока, а потом поглядим. Временно пока, думал Иуда Губельман, а потом поглядим. Потом, когда узбек встанет, можно будет оставить его кем-нибудь, скажем, коноводом или даже проводником. Или толмачом[4]. Что-то такое есть в этом киргизе. Только вот — что? Кудайназар вытянул из складки поясного платка чистый тряпичный мешочек, положил его на стол, рядом с лепешкой. — Я охотник, — сказал Кудайназар, — сам себе хозяин. Узбек вылечится, будет тебе плов варить… Это — мумие, — Кудайназар вытряхнул из мешочка несколько
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (49) »