Вышли, чтобы встретить его, взять за руку, расцеловать, сказать «добро пожаловать», обнять, чтобы вместе с ним, смеясь, закружиться в танце!
— Папа, мама! Как же я рад вас видеть! В самом деле видеть! Я понимаю, нужно стараться и у меня получится! Это волшебство! Вы и вправду здесь? Мама, папа!
Они были здесь.
Мэл ощутил на лице горячие слезы радости.
И тут темноту распорол в середине огромный нож дневного света.
Мэл вскрикнул.
Дверь чердака распахнулась. В свете дня на пороге воздвиглась прямая как палка фигура тети Оупи.
— Мэл, Мэл, это ты? Мэл? Ты здесь, наверху?
Мэл снова вскрикнул.
— Мама, папа, подождите! Стойте! Мама, папа, Дэвид!
Чердак заполнился дневным светом. Мэл свернулся на полу в спутанной куче одежды и всякой всячины. Тетя Оупи рванулась к нему.
— И ты все четыре дня пробыл тут? А мы все это время с ума сходили! Боже правый, Малькольм Брайар, ты только посмотри на себя! Посмотри на себя! ПОСМОТРИ НА СЕБЯ!
Тетя Оупи сгребла его в охапку и крутанула к двери. От дневного света у него защипало в глазах. Он споткнулся.
— Уолтер! — крикнула тетя Оупи. — Поди посмотри, где я его нашла!
Дальше последовало сплошное безумие. Мэл вопил, уговаривал, визжал, ругался, наседал на тетю Оупи, но ее решение было твердым.
Весенняя уборка.
Чердак освободили от всех тамошних таинственных сокровищ. Всякую ерунду безжалостно кинули в печь. Портреты продали: они были в ценных рамах.
Но самое немыслимое из всего немыслимого творилось на задней веранде, где была запущена стиральная машина. А в ней крутились и извивались вещи, принадлежавшие маме, папе и Дэвиду! Они ныряли, выскакивали, ходили кругами, дергались, дрожали. Папины рубашки. Мамины блузки. Костюмчики Дэвида!
Неумолимые металлические плунжеры ходили ходуном, мыло пенилось, вода бурлила, отстирывая, отмачивая, выкручивая, выполаскивая все символы, всю память, все волшебство!
Стародавние капли пота, неистребимый аромат духов — вода и лизол не оставляли от них и следа. Мельчайшие шелушки жизни и памяти — распадались, растворялись, тонули!
И вещи, одна задругой извлеченные из машины, висли на веревке под цветущей яблоней, и жаркий ленивый ветер принимался раскачивать эти пустые, лишенные отныне жизни, оболочки.
Малькольм осел, корчась в цепких пальцах тети Оупи. Пронзительные горестные крики сменились слабыми истерическими всхлипываниями:
— Мама, папа, Дэвид, постойте! Не уходите!
Последним, что он слышал, погружаясь в тошнотный мрак, были безжалостное чавканье и бульканье стиральной машины, убийственный такт погружений и поворотов…