В сиянье ночи, мрачном и студеном,

По буеракам, по болотам топким,

Змей скользких света лунного топча,

Бежал он, и ему сияло утро,

Насмешливой окрашивая жизнью

Его ланиты мертвые; блуждал он,

Пока не различил с Петрийской кручи

Над горизонтом облачный Аорнос;

Балх видел он, и видел он могилы

Царей парфянских; пыль над ними вечно

Клубится на ветру; блуждал в пустыне

Он день за днем, скитался, изнуренный

Скитаньем тщетным; тлело в нем томленье

И собственным питалось угасаньем;

От отощал, и волосы его

Поблекли, осень странную оплакав

На злом ветру; бессильная рука

Висела мертвой костью на дряблой коже;

Жизнь с пламенем, снедающим ее,

Как в горне, тайно вспыхивала в черных

Глазах его; страшились поселяне,

Чья человечность нищего снабжала

Припасами, когда к жилищам их

Он приближался робко. Храбрый горец,

Над пропастью такое приведенье

Встречая, полагал, что перед ним

Дух ветра, чьи глаза горят, чьи вздохи

Неистовы, а шаг в снегах бесследен;

Ребенок прятал в юбке материнской

Лицо свое, пугаясь этих взоров

Блуждающих, чей необычный пламень

Ему сверкал во многих сновиденьях

Ночной порой, и разве только девы

Угадывали, что за хворь терзает

Скитальца, называли незнакомца,

Пусть по ошибке, другом или братом

И руку пожимали на прощанье,

Сквозь слезы гладя вслед ему потом.