ни днем, ни ночью. То наши спихивали с него немцев, то немцы наших. Бились насмерть за клочок земли, с которого весь город был виден как на ладони. А внизу Волга, и тоже как на ладони. Кто владел курганом, тот владел ситуацией. Об этом знал не только генерал, знал каждый солдат.

Ночью раненых уносили к Волге и отправляли на левый берег. Днем к блиндажу не пройти. Генкина мать ходила к блиндажу ночью или в густых сумерках. Перевязывала раненых, оказывала первую помощь. Забирала домой грязные бинты, стирала и снова к блиндажу, и так каждую ночь. Генка часто сопровождал ее. Но самое главное, что он умел делать лучше взрослых, — ходил на Волгу за водой. Приносил воду раненым и в блиндаж. Шла вода и на стирку бинтов.

Как-то к ним в блиндаж зашел капитан.

— Александра Лаврентьевна, — сказал он матери, — спасибо вам за помощь, но вы ходите в гражданском, а это опасно; часовой ненароком может подстрелить. Вот вам форма.

Он подал матери гимнастерку, юбку и сапоги:

— Надевайте, Александра Лаврентьевна, а в гражданском больше не ходите. Еще раз спасибо вам за помощь.

Генкина мать была красивой, ладной женщиной. Военная форма ей очень шла. Генка с восхищением смотрел на свою маму. В углу блиндажа на куске простыни лежало много грязных бинтов. Мать перестирала их и попросила Генку, чтобы он во дворе растянул шнур. Генка вышел во двор, огляделся, прислушиваясь к грохоту боя. Иногда сквозь этот грохот были слышны глухие сильные удары: где-то, видимо, рвались бомбы. Земля вздрагивала. Генка опять прислушался и понял, что больше всего грохотало на Мамаевом кургане. Иногда ему казалось, что он слышит крики людей. «Должно, врукопашную сошлись», — подумал Генка.

Едва он растянул шнур, из блиндажа вышла мама. Она обеими руками прижала к себе тазик. В нем горкой лежали мокрые бинты.

— А теперь помоги мне развесить, — попросила она. Генка подавал матери бинты, а она развешивала их на шнуре. Вдруг он почувствовал, что мимо уха вжикнуло и тут же глухо колупнулось в землю.

— Снайпер, мама, ложись! — крикнул Генка и ткнулся носом в землю. Лежал не шевелясь, знал, что снайпер следит, заметит шевеление, и тут же последует выстрел. Тревожно, гулко билось его сердчишко. Было тихо, открыл глаза, оторвал голову от земли и глянул в сторону матери. Она лежала прямо под шнуром, неловко подвернув руку, в которой виднелся зажатый бинт. Генка привстал на локти и рванулся к матери. Открытые прекрасные глаза матери тускнели. Ей было тридцать пять лет. Пуля попала в голову. Генка уронил голову и горько беззвучно зарыдал.

Ночью во дворе вырыли могилу и опустили в нее Александру Лаврентьевну. Бабушка до утра не сомкнула глаз — плакала. Отец угрюмо молчал и нещадно чадил махоркой. Старший брат Димка уронил голову в ладони и тоже молчал, покачиваясь из стороны в сторону. Сестренку Свету кое-как уложили в постель, и она, кажется, спала. Генка любил свою сестренку. Она похожа была на мать: огромные голубые глаза, прямой нос и белокурые с рыжинкой волосы. Света обещала быть красавицей. Но главное — в отличие от Генки она училась на одни пятерки. Света постоянно была при бабушке — помогала по хозяйству.

…Этот день Генка помнит до мельчайших подробностей. Страшный был день. Хотя не страшных дней не было. Они все были страшные, опасные и непредсказуемые. Этот день был горестный, жгуче-горестный, невыразимо тоскливый и печальный.

Генка был главный добытчик в семье. Он приносил воду, иногда хлеб и махорку, которые ему давали солдаты за его помощь. Генка шастал по развалинам, оврагам, брошенным блиндажам и чего-нибудь находил. Искал в основном съестное, которое по известным причинам представляло главный и постоянный для него интерес.

— Убьют же стервеца, убьют, — сокрушалась бабушка и запрещала ему отлучаться из блиндажа. Генка все равно отлучался и шастал. Однажды обнаружил течь в синдикатном баке, попробовал на язык — сладко. Нашел котелок, наполнил его сладкой жидкостью и принес домой. Это был глицерин. Оказалось, что им можно подслащивать кипяток и пить как чай.

Пошастал Генка и по разбитому эшелону. Обнаружил пшеницу. Домой приволок целую сумку этого бесценного добра. Бабушка на глицерине варила кутью. Генка тем временем отлучился, и его долго не было. Вернулся во второй половине дня и опять приволок сумку пшеницы.

— Господи, а мы уже думали, тебя убили, — всплеснула руками бабушка. — Зови Свету, будем есть, — сказала она.

— А где Света? — спросил Генка.

— Где-то во дворе, — ответила бабушка.

В это время во дворе раздался взрыв, затем второй. «Немцы мины кидают», — подумал Генка и прислушался. Взрывов больше не было, и он выскочил во двор. Света лежала посреди двора. Она упала навзничь. Так и лежала. Осколок ударил девочку в голову.

…Геннадий Антонович надолго умолк, а затем платком стал промокать глаза.

— Лучше бы меня тогда убило, — тихо сказал он. — Так и бабушка сказала, и, представь себе, я не обиделся.

Я, конечно, не мог себе представить, когда на месте убитой хотели б видеть тебя и говорят тебе об этом в глаза. Я просто подумал, что Генка безмерно любил свою сестренку, а бабушка, скорее всего, любила и жалела всех, а за частое ослушание Генки могла, наверное, сказать так, как сказала.

В тот день Генка крепко обиделся на отца: он давно упрашивал его перейти в блиндаж к давним знакомым Прихно, потому что там, как он считал, было безопаснее. Тем более сами Прихно не возражали. Отец не соглашался, упорствовал. Время шло, а опасность не уменьшалась. Убита мать, а теперь не стало сестры…

Ночью вырыли могилу и похоронили Свету рядом с матерью.

Поездка в Паньшино

Возле одного из домов на Батальонной стояла полуторка, замаскированная зелеными ветками деревьев. Возле машины собрались женщины и о чем-то оживленно судачили. Оказалось, что машина должна ехать в Паньшино, где на оборонительных рубежах работали горожанки — рыли противотанковые рвы. Вот им-то и следовало доставить продукты, а оттуда привезти раненых. Шофер дорогу в Паньшино не знал. Тут же крутился Генка и его дружок Витька Крылов. Мать Витьки была в Паньшино, рыла противотанковые рвы.

— Мы знаем дорогу в Паньшино, — сказал Генка. Шофер оценивающе оглядел пацанов.

— Точно знаете? — спросил он.

— Знаем, — ответили приятели. Откуда-то вывернулась бабушка.

— Врут они, врут, — затараторила она.

— Не-е, знаем, — заверил Генка.

— Давайте в кузов! — скомандовал шофер.

Женщины со всей улицы несли узелки, сумочки просили передать родным, знакомым. Вскоре машина запылила по улице. Глядя ей вслед, бабушка горестно покачала головой:

— И в кого он