Владимир Федорович Макеев

Кому светят звезды ^{Повесть}

Часть первая Вихрь

1

Еще не погасли кое-где в балтийском небе звезды, но самая короткая ночь года истекла и на востоке занималась заря самого длинного дня — дня летнего солнцестояния. В лучах поднимавшегося из-за горизонта солнца серебристыми бликами вспыхивало море, словно замершее для того, чтобы лучше был слышен рокот моторов двух плывущих в небе гидросамолетов. Этот гул, отражаясь от воды, эхом катился над морем, затихая вдали.

Самолеты летели вдоль невидимой границы. Слева по курсу на западе были нейтральные воды. Там могли плавать чужие корабли, в небе над морем — летать иностранные самолеты. Справа, на востоке, — наши, советские воды. Экипажи вели разведку. В их задачу входило обнаружение нарушителей, оповещение о них дежурных сил.

На сером небе все ярче проступала нежная голубизна, на востоке ширилась и разливалась розовая полоса восхода. Солнечные лучи будто раздвигали горизонт, открывая безбрежный простор.

Штурман ведущего самолета лейтенант Быстров резко оторвал от глаз морской бинокль, наклонившись к перегородке, отделявшей его от сидящего позади летчика, открыл люк и громко, чтобы перекричать шум мотора, доложил командиру экипажа:

— Прямо по курсу неизвестные корабли!

Старший лейтенант Вологдин приказал:

— Снижаемся для выяснения обстановки.

Быстров кивнул и, закрыв люк в переборке, вновь потянулся за биноклем.

Взглянув на приборы, старший лейтенант Вологдин подал вперед штурвал управления, и гидросамолет плавно заскользил к воде. Маневр ведущего повторила другая машина. А Быстров уже снова докладывал:

— Корабли идут без государственных фла…

Он не успел закончить фразу. Рыжие космы пламени вырвались из стволов корабельных орудий. Самолеты резко отвернули в сторону от белесых шапок разрывов и, изменив направление, пошли параллельным с кораблями курсом.

Огонь с кораблей прекратился. Вологдин смахнул с широкого лба капельки холодного пота, вытащил из планшета карту и, отметив местонахождение кораблей, написал: «На высоте 600 метров обстреляны, 3 часа 30 минут, 22 июня 1941 года».

«Чьи корабли? Какое задание они выполняют в наших водах? Почему открыли огонь, ведь войны нет? — думал он. — Эх, была бы рация — связался бы с командиром… Доложить нужно о нарушителях и посоветоваться. Ведь надо принять какое-то решение».

В памяти возникли события последних недель. Фашистские разведчики постоянно летали вдоль наших границ, было известно, что на территорию Финляндии прибывают гитлеровские войска, флот перевели на готовность номер один — высшую в мирное время.

Гроза надвигалась, но сейчас, в мирное утро, Вологдину не хотелось верить, что неспроста появились в наших территориальных водах миноносцы, в то, что германская военная машина пришла в движение.

То вырываясь вперед по курсу построенных в кильватерную колонну кораблей, то снова отставая от них, Вологдин все еще искал какое-то иное объяснение происшедшему: «Почему они нас обстреляли? Может, все-таки ошибка? Но, судя по силуэтам, эсминцы немецкие. Неужели война? А ведь о том, что надо быть готовыми к ней, только вчера говорил старший политрук Николай Николаевич Бойцов».

Прежде Михаил не раз думал о том, в какой день примет первый свой бой. Он представлялся пасмурным, ненастным. Но разве мог предположить, что это случится в такое светлое, солнечное утро? И тем тяжелее было сознавать, что все радостное и счастливое осталось позади, а впереди — тяжелые испытания…

Он снова взглянул на нахально идущие прежним курсом корабли. Вероятный противник становится врагом, когда начинается война. Ворваться в чужие воды, обстрелять самолеты может только враг. В сознании крепла мысль: это — война, но о ней, видимо, еще не знают их товарищи на аэродроме, мирно спящие пока люди, мать, живущая в подмосковном селе…

— Время возвращаться, — снова прервал размышления командира экипажа штурман.

— Да, пора домой!

У берега Вологдин плавно сбавил газ, взметнув фонтан брызг, днище самолета коснулось воды. Водолазы закрепили на остановившейся летающей лодке выкатное шасси.

Сдав машину на попечение техников, Вологдин, Быстров и воздушный стрелок Глухов спрыгнули в катер, который мигом доставил их на берег.

— Что случилось? — наперебой спрашивали обступившие вернувшийся с задания экипаж летчики и техники эскадрильи. Несмотря на ранний час, все они были уже на ногах.

— Нас обстреляли неизвестные корабли! — крикнул Михаил. — Извините, спешу в штаб, нужно доложить…

— Так вот почему подняли по тревоге, — сказал кто-то из летчиков.

— Неужели война?! — подхватили другие.

Командир эскадрильи майор Жагин, крутолобый, крепкий, с воспаленными от бессонницы глазами, в кабинете был не один. Напротив него у широкого стола, на котором лежала развернутая карта, сидел Бойцов.

Обычно добродушный и улыбчивый, старший политрук был сосредоточен и даже угрюм.

— Произвел вылет на разведку. Обстрелян неизвестными кораблями! — начал докладывать Вологдин.

— Уже известно, чьи корабли, немецкие, — прервал Жагин, поднимаясь из-за стола. — Только что получено оповещение о внезапном нападении Германии. Доложите обо всем по карте.

Вологдин взял со стола карандаш, и острый грифель заскользил по голубому морю, по проложенному утром маршруту. «Курс… Скорость… Высота… Мое маневрирование…» Старший лейтенант считал, что он привез из разведки важнейшие данные и главный результат полета — его сообщение. Оказалось же, что для командира эскадрильи это уже не было новостью. То, о чем он так мучительно размышлял на протяжении всего полета, логический вывод, к которому пришел, — все это оказалось ненужным. Михаил понял, что командиру важно другое: данные о цели прихода фашистских кораблей в наши воды. А этого Вологдин не знал. Он вдруг почувствовал себя школьником, не выучившим урок, и растерянно замолчал. Он мог лишь предположить, что эсминцы шли для постановки мин. На корме у одного было что-то закрытое брезентом. Но сказать вслух о своих догадках он не решился, разведчик должен докладывать лишь то, что видел и в чем уверен. Сообщая о постановке мин врагом, надо указать точные координаты этих действий, а Вологдин мог лишь примерно очертить обширный квадрат моря.

«Человек он добросовестный, пожалуй, слишком прямолинейный, — подумал о